в свои семьдесят два года женился на вступающей в пору расцвета польской красавице Юлии Осиповне, урождённой Нарбут. Интересуясь пледом и тёплым чаем с вареньем, а не супружескими утехами, называя себя нетребовательным гостем в собственном доме, он снисходительно взирал на развлечения прелестницы, собиравшей молодёжь в гостиной.
Александра Павловича на шишковские посиделки приглашать не собирались. Но коль однажды выразил такое желание приближённый Верховного Фюрера, отказа не последовало.
Весть о его назначеньи на пост главы Коллегии Благочиния долетела до московских салонов, но ещё не улеглась, не стопталась от частого применения в виде темы для сплетен; оттого молодые люди, сохранившие в душе осколки либерализма, куда более страшились сурового Бенкендорфа, нежели нового и покуда непонятного Строганова. Надевши фрак и приняв цивильное выражение лица, он явился в богемный кружок совершенно не страшный, отнюдь не карающим ангелом.
– Bonjour, Александр, – приветствовал его тёзка, невысокий курчавый поэт с необычно смуглой кожей.
– Гутен таг, – чуть нахмурился Строганов. Понятно, что в разрешённом очаге вольнодумства возможно многое, на улице немыслимое, но чтобы шефа Коллегии Г. Б. встречали по-французски – извините, перебор.
– Полноте, друг мой. Долой сомненья – с твоим приходом на Лубянку в прошлое уйдут мрачные времена Бенкендорфа, – Пушкин перешёл на заговорщический шёпот. – А то поговаривают, что при Республике жандармы лютуют строже, нежели при царях.
– И что прикажешь мне делать, Александр Сергеевич? Новая власть от горшка два вершка. Ей критику принять – смерти подобно. Не то снова переворот, жертвы и кровь. Ты же не хочешь такого для России. Поэтому заклинаю: умерь пыл. Следи за словами и не доводи до греха.
Поэт прихватил бокал с лакейского подноса.
– Что ж грозит мне, коль друг мой Алекс – глава Благочиния?
– Не надо, прошу. Знаешь, брат – не полиция ведёт дело, бумага ведёт. Я перед Верховным Правлением и Пестелем в ответе, а уж кляузничают на меня сверх всякой меры. Поэтому – увы. Чем смогу подсоблю, но на эшафот вместо тебя не стану.
Худой и взъерошенный молодой человек распрямился тем временем среди гостиной. Разговоры умолкли. Тонким от напряжения голосом он прочитал крымский сонет на польском языке и получил признание собравшейся публики.
– Саша, кто это?
– Адам Мицкевич из Вильни, друг Юлии Осиповны.
– Друг или…
– Нет, mon cher ami. Хозяйка – дама общительная, но строгих правил. При живом муже ни-ни. Хотя пытались многие-с, иные – с ночи после венчания, – по печальному тону поэта Строганов догадался, что Александр Сергеевич состоит в числе сломавших саблю при штурме сего редута. Отбросив переживания прошлого, Пушкин гордо вскинул голову. – Мой черёд. Ты «Евгения Онегина» слышал? Ну,
