ременных авторов, а также книгами по саморазвитию, писательству, компьютерному программированию и технике резьбы по дереву.
Стопка журналов по вязанию и вышивке крестиком, значительно поредевшая и уменьшенная в объеме, отправилась на вторую полку. Сюда же вместились две симпатичные коробки с инструментами для работы. Нитки заняли место внизу шкафа, где дверцы не имели стекла.
На две свободные полки планировалось уложить то, что после пристального осмотра останется от небольшой кучки из папок, тетрадей, блокнотов и отдельных листов, возни с которыми предстояло много.
«Принцип Парето в действии: остаётся восемьдесят процентов работы с двадцатью процентами содержимого шкафа», – усмехнулась Алеся Афанасьевна и, вздохнув, села на пол, устланный толстым светло-серым ковром с крупными бордовыми пионами на одном из углов.
По привычке планировать время, тщательно вырабатываемой в последний год, Алеся Афанасьевна прикинула, что разберет завал в течение двух часов. Кое-что из бумаг уходило в макулатуру сразу, что-то проглядывалось по диагонали. И всё шло по плану – пока не наткнулась на общую тетрадь в голубой обложке. Алеся Афанасьевна пролистала ее слева направо и справа налево: все листы старательно, в каждую голубую клеточку были исписаны ровным округлым почерком. Девичий дневник.
В душе боролись два желания: завершить начатую работу и прямо сейчас окунуться в события двадцативосьмилетней давности, когда мир воспринимался совершенно иначе. А все потому, что в сердце поселилась первая любовь – огромная, свежая и яркая, как пространство после дождя, украшенное радугой в полнеба.
Подчинившись усилию воли, отложила тетрадь на диван. В предвкушении встречи с юностью работалось быстрее. Вскоре от бумаг на полу не осталось и следа. Пылесос завершил уборку.
– На сегодня программа выполнена. Теперь можно побаловать себя, – проговорила вслух Алеся Афанасьевна и отправилась на кухню.
Пока варила кофе, подумала о том, что специально оттягивает чтение дневника. Вовсе не из-за боязни воспоминаний, хотя они и не были безоблачными. А потому, что хочется внятно, осознанно перепрожить первые несмелые чувства. И вообще, не в той ли временной дали истоки сегодняшней неудовлетворенности жизнью?
Да, конечно, мужу впору пристраивать на спину ангельские крылышки: все годы совместной жизни заботится о ней, о детях. Но сыновья выросли, разлетелись. У них с мужем наступило время житейского колеса: «работа-дом-работа…». Все идет хорошо, слишком хорошо, приторно-спокойно и вяло. Так хорошо, что бытовуха придушила даже ее литературные порывы, вызвав длительную прокрастинацию.
Потому и хочется перемен. Каких? Алеся Афанасьевна не знала. Мелькали мыслишки о разводе или хотя бы «пожить какое-то время раздельно». Но ничего внятного. Вот и решила начать менять что-то с физического пространства.
Наверняка голубая тетрадь не зря попала на глаза именно в это время. В молодости все воспринимается иначе, хотя и менее субъективно, зато более эмоционально. Хотелось подзарядиться этими яркими, мощными эмоциями и вспомнить себя, юную невинную девочку. К тому же, с высоты зрелости проще расставить акценты и точки над «і» в старой истории, но она же может оказаться полезной в поиске ответа на вопрос, как теперь строить житие-бытие.
Вымыв чашку, Алеся Афанасьевна позвонила мужу: убедиться, что раньше с работы он не вернется, а значит, ближайшие три часа – в ее полном распоряжении. Отключила телефоны, как это делала обычно, когда садилась за письменный стол, и взяла в руки старый дневник. Немного помедлила, чувствуя, как внутренний волшебник переводит ее эмоции в режим приятного ожидания чуда.
Разве не чудо – первая любовь? Она приходит к каждому в свое время, неожиданно и бурно, как ураган. К ней это чувство ворвалось в образе самого хулиганистого парня в деревне, заводилы местной шпаны, рискованного и отчаянного, умудрившегося в свои восемнадцать разочароваться в девушках.
Ей тогда едва исполнилось семнадцать. После окончания школы не поступила на журфак. Чтобы не терять год, устроилась старшей пионерской вожатой в сельскую школу. По выходным ездила домой в райцентр. В будние дни оставалась ночевать со словоохотливой Петровной – одинокой бабулькой, которая на год приютила девушку в своей деревянной хатке с двумя входами. Парадный, через веранду, вёл в комнату, которую заняла Алеся. Она была просторной, в глубине стояли диван, две кровати и платяной шкаф. У центра стены, у самой двери, что вела в бабкину половину, горделиво возвышалась печь-грубка, которая зимой обогревала полдома. У этой же стены, в углу, небольшой старый холодильник хранил съестные припасы, чаще привозимые из дому готовыми. А слева от двери, окруженный с двух сторон окнами, на четыре ножки с поперечными перекладинами внизу приземлился огромный деревянный стол, сколоченный по деревенским законам и меркам. Он служил и письменным, и обеденным. Этот стол Алеся особенно любила: такой же стоял у ее бабушки, в другой деревне, куда она любила ездить в детстве.
