двор, который окружен двумя рядами пятнадцатифутового ограждения под напряжением, со спиралью колючей проволоки наверху. А еще оно позволяет человеку с футбольным мячом сделать бросок в угол тюремного двора на расстояние в пятьдесят девять ярдов – при условии, что бросающий попадет в это игольное ушко, полуторафутовое окошко, находящееся как раз на полпути. Места для ошибки немного. Гейдж бросил мне мяч и пробежал через две автоматические двери в дальний угол двора. К этому времени другие заключенные проснулись и глазели на нас через решетки камер. Кое-кто делал ставки, заключал пари.
Бросок требовал точности, и это означало, что мяч не должен подняться выше двенадцати футов над землей. В футбольных терминах это называется «бросать на замерзшей веревке». К тому же от игрока требуется запустить мяч со скоростью 600 об/мин – примерно с такой же скоростью летает пневматический гайковерт у команд НАСКАРа в смотровой яме.
Гейдж махнул, сигнализируя, что все чисто. Я смотрел на него через окошки двух дверей, поэтому очертания были искажены, расплывчаты. Я повернул мяч в руке, пальцами нащупав шнуровку, определил цель, отступил на три шага и бросил снаряд Гейджу. Он вылетел из моих пальцев, просвистев тугой спиралью, чисто прошел окно, ввинтился в воздух и пересек внешний двор, влепившись в руки на дюйм или два левее той воображаемой точки, нарисованной мной у него на лбу. Мужчина поймал мяч, подержал, словно говоря тем, кто смотрел, – вот так-то бывает. Затем потрусил обратно, подождал, пока Фрэнк отопрет, откроет, закроет и запрет каждую дверь. Вручая мне мяч, покачал головой.
– Знаешь, сейчас во всей лиге только один, ну, может, два игрока в состоянии сделать такую передачу. А может, их и за все время только пара и наберется.
Я пожал плечами.
Я вошел в свою камеру и повернулся. Мне не разрешалось протягивать руку, и Гейдж знал это. В ответ он протянул мне мяч вместе с авторучкой. За все это время не попросил ни разу. От пота и жира наших рук мяч за годы потемнел. Я расписался и вернул. Гейдж повертел в руках кожаную сферу, взглянул через плечо на окно, в угол двора, потом снова на меня.
– Буду хранить его… где-нибудь в надежном месте.
– Тебе лучше спрятать его. – Я махнул на внутренние камеры, записывающие наши утренние занятия. – Вместе со всем остальным.
Гейдж шагнул за дверь, зашептал в свой микрофон. Дверь закрылась, щелкнул замок. Он – с одной стороны, а я – с другой. Надзиратель бросил взгляд на свои часы.
– Ты тут особенно не устраивайся. Сейчас подойдут двое – закончить с бумагами.
Я окинул взглядом камеру.
– Никогда не чувствовал себя вольготно с тех пор, как вошел сюда.
Он улыбнулся, потом повернулся и зашагал прочь.
– Береги себя, Ракета.
– Гейдж? – окликнул я.
Он остановился, но не обернулся.
– Спасибо.
Он взглянул влево, на внутренний двор, потом на восемнадцатидюймовое окно над дверью, ведущей во двор, покачал головой, буркнул что-то себе под нос и ушел, подбрасывая мяч.
Глава
