подняла взгляд. Едва ли она была фрау. По крайней мере на вид эта женщина казалась немногим старше меня – с глубокими карими глазами и усталым ртом. Пальцы испачканы чернилами.
– Нет, – она убрала со свободного стула гобеленовую сумку, – присоединяйтесь.
Я не намеревалась присоединиться к ней. Мне просто было нужно место, чтобы поесть. Но как только я села напротив и улыбнулась, незнакомка протянула вперед замаранную чернилами руку:
– Герда Хюбер.
– Марлен. Марлен Дитрих.
После секундного колебания я пожала ее ладонь. Она была сухая, но мне понравилась крепкая хватка. Прежде я видела только мужчин, в качестве приветствия пожимающих друг другу руки. Разглядывая свою новую знакомую, я отметила, что она носит английскую блузку с замысловато повязанным черным галстуком. Она не была дурнушкой, но, казалось, хотела ею быть: стянутые в тугой узел волосы и в целом какой-то бесцветный облик делали ее неприметной.
– Выглядите утомленной, – сказала Герда. – Паршивый денек?
– Наихудший. – И тут я проболталась: – Меня выгнали с работы.
Моя собеседница поморщилась:
– С такой экономикой женщине вообще нелегко найти работу.
– Вот из-за чего меня уволили… – Я замолчала, пережидая, пока официант поставит принесенную мне кислую капусту с зажаренной сосиской, после чего указала рукой вниз. Герда опустила взгляд, и я приподняла юбку. – Из-за того, что я женщина. Я играла на скрипке в оркестре для «УФА». Мои коллеги пожаловались на меня. Вы можете в такое поверить? – Я сама не понимала, почему выбалтываю ей все это. Мне нужно было с кем-нибудь поделиться, и я не рассчитывала, что увижусь со своей слушательницей вновь. – Они заявили, что я выставляю напоказ ноги, чтобы отвлечь музыкантов. – Я отхлебнула пива. – Да они вообще хоть что-нибудь соображают? В этой яме все равно что в печке, и управляющий требовал, чтобы я всегда носила чулки, невзирая на то, сколько они теперь стоят.
– Но сейчас на вас нет чулок, – заметила Герда.
Я осеклась:
– Да, конечно. На них пошла стрелка, и я их сняла.
– До или после того, как вас уволили? – Она улыбалась. У нее были неровные зубы, потемневшие от бессчетного количества сигарет и дешевого кофе. – Не в том дело, – добавила она. – В нашем мире вообще не уважают женщин. Мы живем в век безудержной мизогинии.
– Мизо… чего?
– Мизогинии. Предубеждения против женщин, или женоненавистничества. – Она постучала пальцем по моей тарелке. – Вам нужно поесть. Холодная капуста не слишком аппетитна.
Ее слова вернули меня в прошлое и в другое кафе, где я сидела с обожаемой учительницей и она посоветовала мне выпить кофе, пока тот не остыл.
Я подозвала официанта, и он вернулся с хмурым лицом, выражающим досадливое нетерпение.
– Принесите еще порцию для моей подруги, – попросила я. Она начала отказываться,
