мячиком, кто-то вертел на земле кубарь, кто-то играл в чет-нечет, громко выкрикивая «голова» или «корабль», а потом – «короста на всякого другого!», когда проигравшего били по подставленному бедру (помнишь эти детские наши игры?), – когда вся школа играла и развлекалась, а я тихо стоял у колонны, я вдруг увидел, что на другом конце перистиля стоишь ты, Луций, такой же одинокий и неучаствующий во всеобщем веселье, и ты на меня смотришь, да, словно на пустое место, но в мою сторону, грустно и мечтательно.
В середине следующей недели, когда учитель рассказывал нам про плавание аргонавтов, ты вдруг повернулся ко мне и спросил: «Ты пишешь на дощечках, потому что у тебя нет денег, чтобы купить пергамент?» Ты думал, я от неожиданности упаду со скамейки или, по меньшей мере, лишусь дара речи, – я сразу же почувствовал, что ты на это рассчитывал. И поэтому ответил как можно спокойнее и безразличнее: «На дощечках удобнее писать, потому что легко тут же стереть написанное»… На самом деле, я писал на табличках, потому что ты на них писал…
Больше ни словом, ни взглядом ты меня не удостоил. А я понял, что в следующий раз инициатива должна исходить от меня.
XI. Дня два или три я свой шаг обдумывал. И вот, в середине урока, когда учитель объяснял нам очередное грамматическое правило, я вдруг вскочил, как ужаленный, и громко спросил: «А что надо делать, чтобы стать героем?»
Класс сначала опешил. Потом побежали смешки. И так как учитель молчал, правый первый ученик подал голос: «А ты кем хочешь стать, чучело, Ромулом или Ремом? А может быть, Геркулесом?» Тут все захохотали. А второй первый ученик встал со своего места и протянул учителю линейку, которой он изредка наказывал провинившихся школьников. Но учитель линейку отстранил и, насмешливо на меня глядя, сказал: «Запомни, мальчик: никогда не прерывай учителя. Дождись конца урока. Подойди и спроси. И я тебе объясню».
По окончании урока учитель, видимо, ожидал, что я подойду к нему. Но я вышел на улицу и отправился домой. Всё это было у меня заранее спланировано – теперь могу тебе в том признаться.
А на следующий день ты, Луций, еще до начала занятий подошел ко мне в галерее и спросил:
«Ну как, разговаривал с учителем?»
«Конечно, нет», – грустно ответил я.
«Почему конечно?» – спросил ты.
«Потому что я сразу увидел, что учитель не знает, – сказал я. – И все они меня неправильно поняли: я не спрашивал, как мне стать героем, – я спрашивал, как вообще становятся героями. Чувствуешь разницу?»
«Чувствую», – задумчиво ответил ты. И разговор наш на этом закончился.
Но после уроков ты подошел ко мне и не то чтобы предложил, а скорее, велел: «Пойдем со мной. Я помогу тебе в твоем вопросе».
С этого момента началась наша дружба, вернее, наше общение с тобой, милый Сенека.
XII. И вот я сейчас себя спрашиваю: что тогда привлекло тебя, такого благополучного, такого царственного и талантливого, ко мне, жалкому
