– Что можно иметь против, если это всего лишь пустая болтовня?
Я: – Пока что. Почему ты над всеми смеешься? Я же не критикую ваших физиков-временщиков, хотя вы давно уже возвещаете, что близится момент хроносвязи с будущим. Говорят, у вас для этого все готово. Только контакта почему– то нет.
Он: – Со стороны, конечно, виднее. У нас тоже есть любители пошуметь. Кроме профессиональной гордости, существуют еще профессиональные заблуждения. Вот вы, витафагологи, стали настоящими магами анестезии. Под тем предлогом, что наш организм недостаточно совершенен, вы добились того, что человек не помнит уже, как должно ощущаться собственное тело.
Я: —Ни один уважающий себя врач не решился бы высказать подобную ересь!
Он: —Верно. Не решился бы. Но думает именно так.
Я: – Мы тоже не боги.
Он: – А жаль… Когда человек болен, ему так хочется верить в вас, как в богов…
Мой К-облучатель получился похожим на огромный махровый цветок. Во время работы гребенчатые лепестки резонаторов начинали светиться и сходство с цветком усиливалось.
У зрелой витафагии поразительная живучесть. Она легко приспосабливается к неожиданным воздействиям. И К-лучи не явились исключением. Их терапевтические возможности оказались ничтожными. Зато они вызывали неприятный побочный эффект: когда работал облучатель, больные животные испытывали страшные муки: К-лучи нейтрализовали действие анестезаторов.
В фагоцентре к моему провалу отнеслись спокойно, словно заранее знали, чем все кончится. Здесь многие прошли через это.
Но для меня все сразу отошло на второй план: я получил удар с другой стороны. Нельзя назвать его неожиданным. У каждого есть приличные шансы с опозданием обнаружить в себе расцветающую колонию витафагии с полным букетом метастазов.
В свое время она отняла у меня мать, потом жену. Теперь я опасался за жизнь двух оставшихся у меня близких людей – отца своего и сына. Но витафагия пришла ко мне.
Рвущая боль пробудилась внезапно. Она терзала и жгла, отнимая силы. Это была непрерывная пытка, Я терял сознание, умирая от одной только боли. Потом, когда ввели анестезирующее средство, я с мальчишеской лихостью сам, без посторонней помощи, добрался до хирургического стола.
Я спал почти без перерыва неделю. Режим сна ускорял заживление ран. Проснулся в палате. Через большое открытое окно заглядывал каштан. Там был наш сад. Шумела листва. Звенели голоса птиц. Я не чувствовал боли. Предоперационные страхи остались позади. Хотелось петь, смеяться, поделиться с кем-нибудь радостью избавления от ужаса близкой смерти. От ужаса, – но не от самой смерти. Я хорошо понимал, что моя психика стабилизирована действием превосходных транквилизаторов. Но мне было все равно.
Мне показалось вдруг, что в палате, кроме меня, кто-то есть. В кресле напротив шевельнулся белый халат.
– Это ты, отец?! – удивился я.
Грустная улыбка ему
