поминутно крестясь и охая, неизвестно отчего, как ошпаренная, выскочила из пещеры, в которую тут же зашел... Инсанахоров.
В первую минуту он не узнал Русю, но она-то узнала его сразу, любящее сердце подсказало ей – это он!
– Это вы? – спросила она.
– Это я, – ответил Инсанахоров.
– Вы шли от нас?
– Нет, не от вас.
– Вы, стало быть, хотели уехать, не простившись с нами?
– Да.
– Как?
– Так.
– Помните?
– Не помню.
– Знаете, куда я шла?
– Не знаю.
– Я шла к вам.
– Ко мне?
Руся закрыла лицо.
– Вы хотели заставить меня сказать, что я вас люблю, – прошептала она, – вот... я сказала.
– Руся! – вскрикнул Инсанахоров. – Откройте лицо! – Она открыла лицо, взглянула на него и упала к нему на грудь.
Он крепко обнял ее – и молчал. Ему не нужно было говорить ей, что он ее любит, потому что он ее тоже любил. Он молчал, и ей не нужно было слов. Он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь, он ощущал на груди это новое, бесконечно дорогое бремя; чувство умиления, чувство неизъяснимой благодарности разбило в прах его твердую душу, и никогда еще не изведанные слезы навернулись на его чистые глаза.
– Ты пойдешь за мной всюду?
– Всюду, на край земли.
– Ты знаешь, что я – советский, что мне суждено жить в СССР?
– Знаю, знаю.
– Что мне... нам придется подвергаться не одним опасностям, но и лишениям, унижениям. Нас могут посадить в психиатрическую больницу или осудить за так называемую «антисоветскую деятельность».
– Знаю, все знаю... Я тебя люблю.
– Что тебе для дела, возможно, даже придется вступить в КПСС, Коммунистическую партию Советского Союза?
Она положила ему руку на губы.
– Я люблю тебя, мой милый.
– Так здравствуй же, – сказал он ей, – моя жена перед людьми и перед Богом!
Ласково приподнял ее голову, пристально посмотрел ей в глаза и расстегнул верхнюю пуговичку ее блузки.
XIX
Час спустя Руся с распущенными мокрыми волосами тихо входила в гостиную. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость – да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Евгений Анатольевич сидел под окном; она подошла к нему, положила ему руку на плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
– Чего? – спросил он, удивившись. – Смешинка нам в ротик попала?
Она не знала, что сказать. Ей хотелось поцеловать мерзкую харю Евгения Анатольевича.
– По лбу!.. – промолвила она наконец. – Плашмя... хлюп!
Но Евгений Анатольевич даже бровью не повел и продолжал разинув рот глядеть на Русю.
