style="font-size:15px;"> Что он вспомнил? Что вместо беличьего тулупчика Пугачеву достался заячий? Или что-то совсем другое, такое незначительное, что никто, кроме литературоведов, обычно и не замечает?
На противоположной стороне улицы за стеклом булочной красовались плакаты «Хлеб – всему голова!» и «Планы Партии – Планы народа». Акация трясла сухими стручками, как дервиш – погремушкой. Луч прожектора береговой охраны щупал дальние тучи.
– Вытащили меня посреди ночи… – продолжал ворчать он.
– Уже все, – сказал я, – можно идти домой. Вам же вставать в пять утра.
– С чего это? – удивился он.
Ночь дышала сухим черным жаром, точно бочка со смолой. Цикады орали так, что у меня звенело в ушах. Одна сидела на нижней лестничной площадке – крохотное рогатое создание, – и судорожно трепетала крыльями.
– А знаете, – сказал он, это даже хорошо, что вы меня вытащили. Давно уже я не гулял ночью… когда-то, давным-давно…
– С девушкой?
– Да, с одной девушкой. Только это было не здесь, в Мурманске. Ночи там летом светлые. Облака над морем золотятся, чайки кричат. Красиво.
– А потом?
– Потом нас перевели. Сначала в Севастополь, потом сюда. У нас же закрытая контора. Так я и не…
– Закурить не найдется?
Они выросли из подворотни так внезапно, что я на миг подумал, это опять какой-то патруль, но это была просто какая-то пьяная компания. Они стояли, перекрыв дорогу и отбрасывая тени, такие длинные, что головы их плясали где-то у наших ног.
Я сказал:
– Извините, нет.
– Не сказал ей, что люблю ее, – закончил Покровский. – Не успел.
– Ты невежливо разговариваешь, – сказал парень.
Я опять сказал:
– Извините. Пропустите ребята, а?
– Плохо просишь. – Они сдвинулись, и тени их слились в одно трехголовое чудовище. – Гони бабки, малый.
– У меня… – Я начал рыться по карманам.
– Не унижайтесь, Алик, – сказал Покровский.
– И ты, четырехглазый.
В кино герой всегда бьет хулиганов. Внезапно оказывается, что он знает самбо или бокс и вообще мастер спорта, но это скрывает, но я только и умел, что плыть вперед, зарывшись в зеленые волны… пятьдесят метров… еще пятьдесят. Все, что я умел – это беречь дыхание.
Я нечаянно вывернул карман, он болтался пустым мешочком у бедра. Денег у меня было всего ничего; и им это не понравилось.
– Это не деньги, – сказал один строго – Ты издеваешься? Он над нами издевается, да? По-моему, ему надо извиниться. Извиняйся, паскуда.
– Извините.
– Не так. Ложись на землю.
– Алик, – сказал Покровский, – не делайте этого. Потом будете жалеть.
Я остался стоять.
– А ты заткнись, четырехглазый.
– Ах ты чмо лагерное, – сказал Покровский, – гнида!
Он
