он двинулся домой, на улицы уже навалился шумный и хмурый вечер. Пройдя дворами, сырыми от ночных осадков, на Ордынке попав под душ подколёсных брызг, Лёшка вышел в толчею у метро, где и был пойман рыжей Аней-билетёршей.
– Лёш, Гурзуфчик-то от горя взбесился! Слышал, чего творит? Напал на полицейского! – возбуждённо сообщила она и огляделась по сторонам, как если бы информация была высокосекретной. – Сам дал дёру, а Марфуша его на трёх поковыляла! Дубинкой, что ли, её огрели, я уж не знаю. Заберут их теперь! – И оправила куртку, слишком тесно сидевшую на располневшей фигуре.
Лёшка хмуро выслушал новость и хотел уйти, но Аня, словно подосланная покойным дядей Мишей, удержала его за рукав.
– Лёш, погоди! Ты бы взял, может, Гурзуфчика? В дяди-Мишину память. Сосед же! Да и пёс-то видный какой! Такого и выгуливать не стыдно.
Лёшка повёл локтём, чтобы Аня отлипла. Он чувствовал, как его унижают все эти старые уличные знакомства – из-за них, может быть, и Ася относится к нему свысока. Он хотел гордо заявить: соседство с дядей Мишей не означает, что у него с ним было что-то общее! Но внезапно почувствовал смягчение сердца.
– Не знаю. У свояченицы аллергия на шерсть, вряд ли… – сказал он и, хмурясь, прибавил: – Ладно, схожу посмотрю, как он там.
Кляня дядю Мишу за то, что вывалился Софье под колёса, ещё и умудрившись накануне содрать с него обещание, Лёшка пошёл обследовать тайные прибежища пса. На случай, если Гурзуф найдётся, у него был план: заманить его во двор и привязать возле бойлерной, за кустами сирени. Дать воды, сосисок – пусть отдыхает от битв. А они с Асей пока подумают, куда его деть.
Гурзуф с подругой, беленькой и скромной Марфушей был застукан им возле мусорного контейнера с весёлой надписью «Майский день». «День» нередко подкармливал местных дворняг, однако на этот раз контейнер был чист. Гурзуф, голодный и разочарованный, поддавшись сладким речам, сразу пошёл за Лёшкой. А вслед за Гурзуфом, поджимая раненую лапу, боязливо похромала Марфуша.
«Их ещё и двое!» – мрачно констатировал Лёшка, но отгонять Марфушу не стал – жалко собачью дружбу.
Два лохматых странника, следуя за Лёшкой, вышли дворами на Пятницкую. В хмуром небе гудели колокола, начиналась вечерняя служба, а в скверике на углу, где некогда благоухала Филипповская булочная, под совсем иную музыку продавали блины. С понедельника – Великий пост. Ася и Софья – вот ведь нашлись блюстительницы традиций! – уже обсудили грустное весеннее меню, в котором не будет до самой Пасхи никакой мужской еды.
Смурной, в клочковатых мыслях, Лёшка привёл собак во двор, выковырял из полиэтилена купленные дорогой сосиски и, наблюдая за трапезой двух голодных псин, позвонил жене.
К тому времени, когда, закончив занятия, во двор пришла Ася, из низких облаков уже вовсю тёк жидковатый снег. Пристроившийся под козырьком бойлерной Лёшка озяб, и заметно заскучали собаки. Гурзуф, переминаясь на густо шерстяных,
