на стыке Кольского моста и взяла вправо. Мурманск посмотрел на Данилку с другой стороны залива. Данилка рассматривал город, словно видел его впервые. Он любил свой город и сейчас любовался им, привольно раскинувшимся на сопках. Данилку будоражили морские суда, стоящие на рейде и под разгрузкой. Ему нравилось наблюдать за портальными кранами, которые как журавли что-то деловито клевали в бездонных трюмах. Нравился резкий запах рыбы, идущий волнами от рыбокомбината. Это все были запахи города, его города. А сейчас он уезжал. Уезжал из своего города и не понимал, куда и насколько долго. «Волга» резво бежала по серому асфальту и резко свернула влево. Мурманск заглянул в заднее окно и пропал. По бокам потянулись нескончаемые сопки, покрытые свежей, не успевшей заматереть, зеленью.
Отец Владимир откинул голову на подголовник кресла и перебирал события дня. Все прошло удачно. Даже в милиции, куда он обратился по поводу беспризорного Данилки. Уполномоченный по детству была только рада, что Данилка пристроен хотя бы на лето. Не удалось только найти свидетельство о рождении мальчишки, но милиция выручила и дала справку.
– Ты историю Трифонова Печенгского монастыря знаешь? – не поворачиваясь спросил он парнишку.
Данилка отрицательно покачал головой. Для него вопросы религии начинались и заканчивались на улице Зеленой возле Свято-Никольской церкви. Куда он едет, Данилка не задумывался. Хуже не будет. Хуже было уже некуда.
Отец Владимир рассеянно осматривал окрестности шоссе. Северное небо, необычно голубое, стремительно надвигалось на машину и разбивалось о лобовое стекло. Белые пушистые облака островками висели в безбрежном пространстве и манили своей чистотой. Свежий ветер врывался в открытое окно и шевелил рыжеватую копну волос отца Владимира.
Заполярье. Какое емкое и значительное слово. Кажется, когда произносишь его, грудь становится шире и голос увереннее. Он любил Север, хотя сам был со средней полосы. Но не вызывала она у парня тех эмоций, которые переполняли его, когда он впервые оказался в Мурманском крае.
Лапландия – край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня. Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей – это колыбель, мать, отчий дом, где каждая березка, каждая сосенка словно родные. Так хотелось отцу Владимиру, чтобы его не считали «варягом», то есть пришлым.
Но до этого была служба в армии, горячие точки. Потом духовная семинария. «Духовка», как нарекли свое учебное заведение семинаристы. Потом заветный Север. И вот он едет настоятелем в самый северный монастырь: Трифонов Печенгский.
– По правде сказать, монастыря там никакого еще нет, – сказал ему седовласый архиепископ, – Все в забвении и разрушении. Но главное сохранено: намоленность храма, его история. – Могилы убиенных за веру, – помолчав, добавил он.
– Даю тебе, сыне, послушание. Нелегкое послушание. Нужно восстановить сию обитель, окормить стадо заблудшее, – вздохнул архиепископ. – Первым делом начни требы справлять. Народ как стадо заблудшее в мире
