кто разгуливает по городу, а те, которые были постарше летами и знали побольше, чем мы маленькие, те безвыходно в вертепах у прелестниц, только у самых дрянных и скверных. Да и то, правда, что молодость не знает пригожества».
Весьма интересны вспоминания декабриста барона Штейнгеля, поступившего в 1792 году. Ротный командир, по его словам, совершенно не занимался своей ротой, фактическое руководство которой всецело было в руках его помощника. Директор корпуса жил безвыездно в Петербурге, и корпусом ведал капитан 1-го ранга Федоров, по словам Штейнгеля, человек грубый и малообразованный, не имевший понятия о правильной методе воспитания. Штейнгель намекает, что Федоров, а за ним ротные командиры, действовали совместно с заведующим хозяйством (по тогдашнему гофмейстером) Жуковым, в целях личной наживы, в результате чего «содержание кадет было самое бедное. Многие были оборваны и босы». Пишет Штейнгель и то, что плохо оплачиваемые учителя были «все кое-какие бедняки и частью пьяницы» и не пользовались никаким уважением со стороны воспитанников.
Программы занятий, по воспоминанию Штенгеля, были бессистемны: по математике заучивали наизусть Евклида. О русской литературе воспитанники не имели никакого понятия. Дисциплина была жестокая: «Капитаны, казалось, хвастали друг перед другом, кто из них бесчеловечней и безжалостней сечет кадет». В дежурной комнате, где секли наказанных, целый день слышались вопли воспитанников. Экзекуции производились следующим образом: два дюжих барабанщика растягивали виноватого на скамейке, держа его за руки и за ноги, двое других с обеих сторон изо всей силы били розгами, так что кровь текла ручьями и тело раздиралось на куски. Давали до 600 ударов и даже более и наказанных относили прямо из дежурной комнаты в лазарет. Другим способом наказания был арест «в пустой», как тогда назывался, карцер. Штейнгель говорит об этой «пустой»: «смрадная, гнусная, возле самого нужного места, где водились ужасные крысы». Во время ареста воспитанникам выдавались лишь хлеб и вода. В классах учителя били учеников линейкой по голове, ставили голыми коленями на горох. Помещения кадет в Кронштадте содержались из рук вон плохо: стекла даже зимой были выбиты во многих окнах, дров на отопление отпускалось недостаточно, и кадеты пополняли запас топлива, воруя дрова из Адмиралтейства, куда они лазили через забор. Штейнгель утверждает, что кадеты презирали и ненавидели своих учителей и временами составляли заговоры для избиения офицера или учителя, особо досадивших им. Нравы были чуть не грубее бурсы, описанной Помяловским. В корпусе пили водку, посылая младших кадет в кабак за штофами. Эти спартанские нравы развивали в кадетах необычайную спайку. Принцип «невыдавания» товарищей проводился неуклонно. Начальство, расследуя какую-либо проказу воспитанников, несмотря на самые жестокие истязания заподозренных, не могло добиться никакого другого ответа, кроме «не знаю». Кадеты особенно ценили тех ротных командиров, которые следили за тем, чтобы их прилично
