был Александр, Иван не расслышал, но переспрашивать не стал.
Как и обещал, Иван стал рассказывать о себе и Ленинграде первым.
Он говорил, что очень скучает по городу, где остались жить его мама Надежда Петровна и сын Серёжа, говорил о Неве и Семимостье.
Никто не перебивал его, и ему показалось, что его рассказ о ленинградской красоте смешивалась в их представлении с красотой их малой родины.
Иван хотел, чтобы каждый из них сам пожелал рассказать о себе, но желающих не оказалось, поэтому, понимая, что недоверие нужно искоренять постепенно, сказал:
– Утро вечера мудрее, пора спать.
Третий день выдался таким же солнечным, как и два предыдущих. Низкие места, по которым они шли, через несколько километров изменили свой покров, открыв царство стройных лиственниц. Таких богатырских лесов Иван ещё не видел.
Идущий рядом Пётр, сказал:
– Красивый и величественный лес вот-вот брызнет зеленью.
– Да, спелый и звенящий лес, готовый к вырубке, – добавил Олег.
Когда все члены бригады собрались вместе, Иван сказал:
– Ребята, мы уже трое суток находимся в лесу, скоро, кажется, достигнем своей цели. Пройдут годы, и мы, дай бог, будем вспоминать эти события в нашей жизни, эту линию будущей дороги, этот величественный лес. Надеюсь, что и друг друга мы не забудем, – и, обратившись к Петру, спросил, что он об этом думает.
Пётр, немного помолчав, ответил:
– Я уже не один посёлок построил. А вспоминать, наверное, будем и это время, и друг друга. Кажется, хорошая бригада подобралась.
Оставшиеся километры проходили в основном по лиственничным и кедровым лесам. Последний столб из лиственницы на тридцатом километре будущей узкоколейки был забит самый высокий и толстый, на котором по настоянию Ивана каждый член бригады выцарапал свои фамилии.
И вновь был ночлег. По предложению Зиновия шалаш делали, используя кедровую хвою, от которой пахло тонким ароматом свежести. Разожжённый костёр в этом глухом сибирском лесу добавил людям тепла и доверия друг к другу.
Иван поняв, что люди уже в большей степени были настроены высвободить из своей души накопленные чувства обиды и несправедливости, решил вновь подвигнуть их к беседе, сказав:
– Ребята, интересно было бы послушать ваши истории. Может, кто-нибудь расскажет о себе?
Первым решился рассказать о себе Пётр. Он, подвинувшись поближе к костру и, расшевелив палкой угли так, чтобы посыпались искры, негромко произнёс:
– Ладно, я скажу. Думаю, что среди нас шептунов нет, – и стал излагать свою историю непростой жизни, начав её с истории о своём отце Владимире Александровиче Орехове, совершившим необдуманный поступок, который потом спустя много лет откликнулся и в судьбе сына.
Ещё в тридцатые годы в период создания колхозов ему, как и другим деревенским жителям пришлось весь свой скот отвести на ферму в коллективное пользование. Может и смирился бы Владимир Александрович с таким положением,
