полной гуляющих людей, до следующего перекрестка, и там нам пришлось встать, чтобы пропустить колонну злых бритоголовых мужиков. Я точно знаю, что они были злые, потому что один из них, проходя, специально толкнул моего отца плечом. Мой отец не стал отвечать ему, просто посторонился, а тот вдруг начал кричать на него:
– Что стоишь, падла, что смотришь? Не нравится?! А мне вот ты не нравишься!? Что ты здесь забыл, скотина?! Это мой город, мой, а не твой!
Отец молчал, просто смотрел на него. Я тоже молчала, хотя хотелось сказать хоть что-то. Мы ведь не мешали этим людям. Мы вообще никому не мешаем.
Но я молчала и отец тоже. Бритый парень вдруг посмотрел на меня.
– Это что, твоя дочка? Перекисью красится, что ли? Детей сюда тащите, потом маскируете их, значит. Зачем это все, что вам дома не сидится?
Последнюю фразу он произнес гораздо мягче, даже с какой-то жалобной интонацией, будто хотел меня в чем-то убедить.
– Я не крашусь. Я натуральная блондинка, – сказала я ему.
Он очень удивился, и долго смотрел куда-то мне в макушку. Потом он вдруг шумно вздохнул и заторопился догонять своих, бормоча в мою сторону противное слово «мутант».
Я взяла у папы пустой контейнер и дальше мы пошли вдоль дороги, по траве, а не по асфальту, чтобы никому не мешать.
Я знала, что такое мутант, потому что меня так называли все незнакомые люди, еще с тех пор, когда мы жили в кишлаке под названием Бошбулук. Там любой гость в доме сначала таращил на меня свои удивленные глаза, а потом всегда говорил одно:
– Эй, ты что за мутант такой, девочка?
В школе было еще хуже – весь первый класс я дралась каждый день, потому что просто терпеть выходки одноклассников было невозможно. Зато к концу первого класса меня стали бояться дети даже из старших классов, ведь у меня получалось бить кулаками часто и сильно.
Папа говорит, что у меня очень-очень-очень хорошая реакция, и это тоже потому, что я мутант. И бегала я быстрее всех в школе тоже поэтому.
Я бы, наверное, избила бы всю школу, но на третьем году учебы папа вдруг сказал, что нам нужно быстро уезжать, потому что здесь наступают плохие времена, а в Петербурге нас уже ждут земляки, выгодная работа и хорошая жизнь.
Не могу сказать, что Петербург намного лучше Бушбулука. Конечно, дома высокие, тротуары каменные, а люди красиво одеты, но это все мне нравилось, пока не наступила осень, а за нею зима.
К концу осени я уже плакала каждый день, а когда началась зима, мы плакали с мамой вдвоем. Но папа сказал, что мы привыкнем и запретил нам плакать. Я после этого уходила плакать на последний этаж нашего общежития, там ремонт и никто не живет, а куда уходила плакать мама, я не знаю.
Ожидание близкой уже зимы вдруг кольнуло меня, словно холодный ноябрьский ветер, и я всхлипнула, собираясь немного поплакать.
– Лайло, прекрати немедленно! –
