и только в последний момент, когда гроб исчез за черной занавеской, покачал головой и закрыл глаза ладонью. Я подошла к нему и осторожно коснулась его рукава. Меня беспокоило его состояние, я боялась за сердце – мало ли что… Он молча похлопал меня по руке, что означало – «я в порядке, не волнуйся» и одновременно – «спасибо тебе за заботу».
На поминках…Надо сказать, что поминки были шикарные, если это слово применимо к такому случаю. Но Валя постаралась, чтобы все было так, как «если б мама была с нами». И все говорили, что Бетти была бы довольна столом, что все почти так же вкусно, как если б она сама готовила, но конечно, «почти» – потому что превзойти ее невозможно. И было много речей – говорили, что кончилась некая семейная «эпоха», что нам посчастливилось жить в эту эпоху, а тем детям, которые будут впоследствии рождаться в нашей семье, мы будем рассказывать о Боре и Бетти, и именно так завязываются фамильные традиции и семейные легенды. Много выступали, много вспоминали, и выяснилось, что столько хорошего Бетти сделала для каждого, и столько добрых советов было от нее получено, и столько сложных ситуаций было ею благополучно разрешено, что как теперь жить без нее – просто непонятно. Создалось впечатление, что только сейчас все вдруг осознали, как им будет не хватать Бетти. Возможно, это говорилось для Бори, но мне показалось, что вроде бы в этих речах было много искренности. Такое запоздалое облагораживающее раскаяние. Особенно хватало за душу, когда говоривший или говорившая произносили «прости меня, Бетти, и спасибо тебе» или «спасибо тебе, Бетти, и прости меня».
Таким образом, поминки по Бетти сплотили семью, и теперь оставалась одна общая забота – Борино одиночество. Кто-то звал Борю переехать к ним, кто-то обещал ежедневное посещение с привозом продуктов. Среди прочих предложений – поездка в санаторий в Крым, на дачу под Москвой, в Болгарию на море, кардиологическое обследование в Германии или Израиле. Я тоже считала, что кардиологическое обследование Боре необходимо.
В конце концов, Боря действительно согласился подлечиться и отдохнуть, но, горячо поблагодарив родственников, решительно отказался от опеки, сказав, что справится сам. Родственники еще какое-то время настаивали, но потом отступили, с увереньями, что «они всегда, в любую минуту готовы… звони, если что».
Вскоре мы убедились, что Боря не впал в депрессию, не «ушел в себя», не погрузился с головой в прошлое, продолжает работать. Первое время мы довольно часто звонили ему, даже заезжали, предварительно позвонив «Боречка, я тут неподалеку от тебя. Можно я забегу на пять минут?», потом стали только звонить – кто чаще, кто реже. Я звонила раза два – три в неделю, иногда не заставала его дома и начинала волноваться. Тогда я названивала каждые десять – пятнадцать минут, пока у меня не раздавался долгожданный звонок, и в трубке звучало: «У меня есть хороший психиатр. Дать телефон?» – «Боренька, какое счастье, что ты нашелся! А я уж не знаю что думать!» – «Думать надо, что меня нет дома, раз я не отвечаю». – «А вдруг тебе плохо стало?» – «Так что ты звонишь? Взяла бы да приехала!» – «А вдруг тебя нет дома?» «Логично! Слушай, на самом деле, Милуша, спасибо, что ты звонишь. И извини, что заставил тебя трепыхаться.
