и теперь его ботинки топчут и мнут густую траву.
Сколько он здесь не был? Не меньше месяца, наверно. Жаль, что не принес цветы, но как он мог? Он только перед воротами сообразил, куда приехал.
Невилл прикусил губы, вновь обуянный давним горем. Почему нельзя было положить здесь и Кэти? Почему он слепо послушался идиотов, установивших во время чумы свои дурацкие правила? Если бы только она могла лежать здесь, уткнувшись в бок мамы!
«Про это даже не начинай», – приказал он себе.
Приблизившись к склепу, он весь напрягся, заметив, что железная дверца слегка приоткрыта.
«О нет, только не это!» – подумал он. И помчался бегом по сырой траве.
«Если они до нее добрались, я спалю город, – поклялся он. – Даю обет перед Богом, что оставлю от этого города один пепел, если к ней притронулись».
Он пнул дверь, она распахнулась, ударилась с глухим звоном о мраморный постамент, на котором стоял запечатанный гроб.
Напряжение ослабло; Невилл перевел дух. Гроб на месте, нетронут.
Перешагнув через порог, Невилл увидел в углу склепа какого-то мужчину. Тот лежал на холодном полу, свернувшись калачиком.
С яростным воплем Роберт Невилл подскочил к лежащему, сгреб его за лацканы пиджака. Потащил волоком по полу, вышвырнул на траву. Мужчина перекатился на спину, обратив белое лицо к солнцу.
Роберт Невилл вернулся в склеп. Его грудь ходила ходуном. Он закрыл глаза и замер, положив руки на крышку гроба.
«Я здесь, – произнес он про себя. – Я вернулся. Не забывай меня».
Он выбросил цветы, принесенные в прошлый раз, вымел листья, залетевшие через открытую дверь.
Потом присел у гроба, прижавшись лбом к его холодному металлическому боку.
Тишина обняла его своими прохладными, ласковыми руками.
«Вот сейчас бы и умереть, – подумал он, – спокойно, тихо, без трепета, без крика. Если бы я мог быть с ней. Если бы я только мог поверить, что буду с ней!»
Его пальцы медленно напряглись, голова упала на грудь.
«Вирджиния. Забери меня к себе».
Слеза, прозрачная слеза, скатилась по его неподвижной руке…
Невилл не знал, сколько просидел там. Однако через какое-то время даже самое глубокое горе начинает тускнеть, лезвие острого, как скальпель, отчаяния – притупляться.
«Тот, кто занимается самобичеванием, со временем привыкает даже к ударам бича – подумал он. – Это-то и плохо».
Роберт Невилл выпрямился, встал.
«Я еще жив, – напомнил он себе. – Сердце бессмысленно стучит, кровь без толку бежит по венам, все кости, мускулы и ткани живут и работают без всякой цели».
Еще минуту он простоял, глядя на гроб, потом со вздохом повернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь – словно скрип мог разбудить Вирджинию.
Про мужчину он совсем позабыл. И теперь, чуть не споткнувшись о него, отскочил в
