сжавшие его существование до маленькой камеры с деревянными нарами, дышали сыростью и миазмами чужих страданий. Пристроившись ближе к оконному отверстию, оснащенному крепкими железными решетками, он писал, быстро макая перо в дешевую чернильницу.
Привет тебе, Великая махина!
Ты – государства темное бельмо,
Наказываешь грубо без причины
Позора не достойных твоего!
Дверь приоткрылась, впустив вопли, рев, проклятия, несущиеся из соседних камер, и стражника, которого заключенный, снабдив мелкой монетой, посылал в тюремный трактир за едой и элем.
– Завтра тебя будут выставлять на площади в Чипсайде, – буркнул он. Дефо протянул руку и в раскрытой ладони тускло блеснул шиллинг – хорошо еще что-то завалялось в кармане.
– Подожди, я сию минуту допишу. Снесешь типографщику!
Здесь, на твоем парадном табурете,
Смотрю на панораму площадей,
Судьбу монархов я увижу в свете
Непостижимых Божеских идей[18].
Угрюмый детина, которого от тех, кого он охранял, можно было отличить только по связке ключей в руке, топтался у двери, сопя и шумно вздыхая, и под его тяжелыми подошвами слой вшей, покрывающий пол камеры, скрипел, как прибрежная галька:
– Ты… это… давай… того… не велено…
Рука в драном кружевном манжете взлетела над листом бумаги, опустилась и вывела: «Гимн позорному столбу».
Позорный столб в Англии обязаны были иметь, согласно парламентскому акту от 1405 года, даже маленькие деревни и города. Те, которым была не по карману установка столба, носили скромное название «местечко», им запрещалось открывать рынок. Наказывали таким образом, как правило, за мелкие нарушения: мясников – за продажу гнилого мяса, тетенек – за сводничество, писак – за острый язык.
Поглазеть на позорный столб – увлекательное занятие для неизбалованной развлечениями публики, а тут – знаменитый журналист, денди, придворный, пусть в замызганном, но камзоле – как не бросить в него тухлым яйцом или конским навозом? Когда стража выводила Дефо из тюрьмы, на улице перед входом уже собрался народ. Политики, журналисты, зеваки ждали его, чтобы сопровождать к месту экзекуции. Когда арестанта привязали к столбу и надели на голову ярмо, эти люди окружили его плотным заслоном.
Веревки жгли кожу, шея, вытянутая вперед и зажатая в круглом отверстии, ныла, разгоняя боль по всему телу, от затылка по скрюченной спине. Соленые капли текли по лицу: то ли пот, то ли слезы, он зажмурил глаза, снова открыл и мутно глядел, как кружатся вокруг, будто на балу в Банкетном зале нарядные цветастые дамы, кавалеры в пудреных париках, остроконечные крыши Чипсайда, кружится шпиль на колокольне и угрюмый охранник с огромным ржавым ключом больше дома… Юркие мальчишки-разносчики машут желтыми листами и кричат назойливо: «Только из типографии!» А толпа надвигается, окружает его, многолицая, многорукая, танцует и поет
