навалили на спину, и из-под этой тяжести она жалуется.
Он пошёл поскорее на улицу, чтобы забыть то, что слышал. На пустыре ребята играли в лапту. Даня тоже хотел научиться. Брат Санька был отменный игрок и обещал показать ему приёмы. Дане нравилась бита – белая, вкусно пахнущая деревом, ложилась она тяжело и ласково в руку. Да только теперь уже ничего у него не получится – не разглядит Даня, куда метить. Поэтому остаётся сидеть на груде брёвен на краю пустыря и смотреть. Слушать, как кричат то сердитые, то ликующие мальчишки. Иной подбегал к нему, чтобы глотнуть из жбанчика кваса, спрятанного между лопухов, утирал рукавом раскрасневшееся лицо и перебрасывался с ним парой слов. И так хорошо было, пока Петька с Рыбачьей, отходя, не бросил:
– Жаль, ты не видел, как я им вмазал. Ты ведь слепенький теперь…
Даню как крапивой ожгло. Вскочил и пошёл, глотая едкие слёзы. Даже то, что близко, расплылось и закачалось.
Даня достал из кармана ключик, послюнявил его, рассмотрел непонятные значки, выделявшиеся на ржавом металле. И стал мечтать, как найдёт он дверь и уйдёт в подземные ходы, где темно и тихо, и никто его уж слепеньким называть не станет… Ключик на всякий случай засунул в старое куриное гнездо, там никто искать не будет.
Следующие дни в доме будто тёмным завесили все окна. Отец, и без того молчаливый, ходил туда-сюда, нянчил свою руку в тряпице. Маманя говорила тонким притворным голосом, от которого Дане было ещё страшней, чем от её жалоб в горнице. Бабушка Акулина Егоровна тяжело-протяжно вздыхала. Потом снова появилась Хиония Ниловна и твёрдо заявила:
– В больницу вашего Даниила надо вести. Там доктор из глаз бельма вырезает.
– Ещё чего?! – маманя заговорила своим обычным голосом, схватила в охапку, прижала Даню к животу. Запах её ситцевого платья и чего-то кисловатого был такой, как всегда. Как будто всё вернулось на свои места.
– Не дам я своего сыночка колоть-резать! – крикнула маманя. – Глазки его золотые… – и стала Даню целовать, обслюнявила всего. Он хотел вырваться, а она и сама вдруг оттолкнула его, отошла в сторону, как будто что-то пряча под фартуком.
– Дура ты, Груня, – отвечала Хиония Ниловна. – Может, и резать не придётся? А ежели придётся – значит, надо! Богомольцы рассказывают: в Курской губернии за доктором этим слепцы хвостом ходили, а одному с рождения слепому он очи отверз, – Хиония Ниловна значительно замолчала.
На Даню вдруг пахнуло божественным каким-то холодком: «очи отверз»! Такое батюшка из Евангелия читает. Маманя тяжело дышала, пригорюнившись. Думала.
– Боязно как-то, – наконец выговорила. – Бог сам исцеляет, кого хочет.
– Не тебе говорить! – обрезала её Хиония Ниловна. – Господь руки врачующих благословляет.
Маманя заплакала тихонько, жалостно.
Зашёл отец и хмуро сказал:
– Ниловна дело говорит. У нас на складе рабочий из Фатежа работает, сказывал – доктор этот многим глаза вылечил.
Ну, раз папаша велел, спору быть
