перышко гусиное. Взлетел я над залом учебным, сделал пару кругов над головами патрона и Овидия, чуть башмак с ноги не потерял. И понесло меня, лихотного, в махонькое, круглое оконце, что под самым потолком располагалось. В паутине измарался, чихнул пару раз. И ахнуть не успел, как вытянуло меня наружу – только мыши летучие, да вороны матерые в стороны от крыши шарахнулись, мной потревоженные. Закурлыкала вся эта нечисть так тягостно, что я чуть не поседел от страху. Думал, покусают меня, али глаза выклюют. Ан нет: адская свора темной тучей опала к земле, словно подбитая, а после взвилась с плачем и клекотом и полетела в сторону Черного леса. А я в другую сторону кувыркнулся. И да… Виктор мне на прощание только ручкой снизу помахал.
И понеслось. Под ногами поля какие-то вроде мелькали, леса, земля за шиворот сыпалась, вода хлестала, как из кишки пожарной. Сначала, братцы, я летел, а потом будто на лошади рысью скакал. Инда лошади-то я не видел под собой, но знаю точно, что на ком-то скакал. Пару раз по морде ладонь чья-то хлопнула, опосля прямо ниоткуда баба незнакомая сотворилась. Да как… на пустом месте в небе иголочка ушком серебряным сверкнула, а к ней ниток шелковых моточек подкатился. И принялась та иголочка двигаться быстро так, легко, да ловко – будто чья-то искусная рука ею правила-водила. Однако самой вышивальщицы и в помине не было, хоть все гляделки прогляди – ан пустое место пред тобой. А иголка сама собой, окаянная, движется. Глянул: мать честна – баба из ниток вышилась и ожила, будто отклеилась от полотна невидимого. На голове платочек гороховый, сарафан красный. А ликом вышла баба неказиста – нос курносый, рожа кривая. Видать, иголочка не так края сметала, что физиономию у бабы скособочило и рябью повело. Заморгала бабища глазами, от стыда потупилась, дескать, не виновата, что так получилась. «Вот, дьявольщина, – думал я. – Вроде как живая баба, но опять-таки из ниток шитая». Все мне тряпки, да нитки мерещатся. Доторговался придурь суровским товаром! А бабу ту еще сильнее повело, скомкало всю, нитки треснули. Кто-то невидимый холстинку на клочья изорвал. Пропала вышивка, будто и не было ее.
Опосля поволокло меня ниже: к самым деревьям и кустам. Руки ветками оцарапало, в рот листья попали, и даже птаху какую-то заглотнул ненароком. Насилу выплюнул, чуть не задохся. Все плевался, да кашлял, словно чахоточный. Уж и духом травяным в самое лицо пахнуло. Смотрю: луг ночной предо мной, туман стелется. Впереди лес еловый. Навозом потянуло, по ноге что-то шоркнуло: чья-то корова рыжая, с рогом обломанным, мимо прошагала. Траву ела. Я было за ней, дурень, кинулся, так она замычала протяжно и в тумане скрылась. Колокольчик ее еще долго тренькал в полнейшей тишине.
Спустя время совсем отяжелел, ноги в землю уперлись. «Ну, наконец-то, причалило», – подумал я. Осмотрелся: куда идти – не знаю. Впереди лес темнеет, в стороне луг. Вроде и светать стало, и туман растаял, а яснее обстановочка не стала. Пошел я в сторону ельника. Пару верст отмахал, а лес тот ближе не становится. Кажется, что не иду я, а на одном месте топчусь. Устал, сел прямо в траву высокую. Сморило, повалился набок и снова задремал. Чую, кто-то за плечо трясет легонечко – будит. Открыл глаза – рядом бабка старая
