голодают дети Африки, в этой, как ее, в Гвинее-Бисау? У-у-у! Так голодают, так голодают, что мне самому кусок в горло не лезет. Ничего есть не могу, только пить, так мне жалко гвинеябесенят этих…
– Я и вижу, что ты только пить можешь, да потом крокодиловы слезы лить.
– Да что та такое говоришь, Маша? Я, может, с горя, из сочувствия ко всем этим страдающим людям, из-за этой вселенской скорби, так сказать, пригубил маленько. Чтобы стресс снять. А сейчас и у тебя стресс будет. Ты хоть знаешь, что к нашей планете несется огромное космическое тело, больше и твоего тела, и всех бабских тел, вместе взятых, и больше всей нашей матушки-Земли? Через два года у нас будет. Так бабахнет, что мама не горюй! А ты: деньги, деньги! Кому они нужны будут тогда, твои деньги? А, Маша?
– Что ты мне тут заливаешь? Какое еще космическое тело? Я пока что вижу одно тело, уже почти бесчувственное. Ну, куда, куда ты укладываешься прямо на пол? А ну, двигай ножками, на диван ляжешь. Так уж и быть, я с тобой завтра разберусь, горе ты мое! Ты мне все расскажешь: и откуда так поздно пришел, и куда больше половины зарплаты девал, и почему от тебя не моими духами пахнет. О, захрапел! А мне теперь тут сидеть одной и переживать, за индонезцев этих, за голодных, как он их назвал-то… бесенят этих, за тело это космическое… Даже и не знаю, что я с тобой сделаю, когда однажды разлюблю! А ведь недолго осталось…
Чертовщина
Праздники кончились. Встал утром – лучше бы вовсе не просыпался. Голова вава, во рту бяка, денег тютю. Слоняюсь по квартире, прихожу в себя. Жена шипит:
– Иди мусор вынеси, пьянчуга чертов!
Повиновался. Нагнулся за ведром – разогнуться не могу. Стал распрямляться, уперся рукой в посудный шкаф. Не рассчитал – загремели, зазвенели по полу банки-склянки. Вдобавок ведро с муром опрокинул. Жена вообще зашлась:
– Уйди с глаз моих долой, сатана! Проваливай к дьяволу, идол!
Ушел молча: говорить не могу, каждый звук сверлит мозги. Вышел на улицу, куда податься – не знаю.
Свет не мил, люди противны. Сел в первый попавшийся автобус. Нечаянно наступил какой-то крашеной девице на ногу. Она завизжала.
– Простите, – шепотом говорю, – я нечаянно.
– Пошел к черту, пентюх! – обласкала меня сквозь слезы. Вылез из автобуса на конечной и пошел, куда послали.
Долго ли, коротко шел – не помню. Голова гудит, во рту сухо, ноги-руки дрожат. Ну и состояньице, доложу я вам.
Смотрю – бугор, за бугром яма. И ступени осклизлые вниз ведут. Черт его знает, что там? А, пойду: терять мне нечего!
Спустился. Дверь железная. Таблица на ней с горящей надписью «Дьявол. Звонить три раза». Верить иль не верить? Неужто в самом деле до преисподней добрался? А может, с похмелья мерещится?
Позвонил на всякий случай. Дверь с лязгом распахнулась. На пороге вырос лохматый мужичок – хвост крючком, нос пятачком.
– Чего тебе? – хрюкает.
– Я, это, к дьяволу вот…
– А зачем?
– Так это, послали.
