мы сегодня ужинать будем?
– Мне не хочется, мама.
Римма Михайловна поднялась с кресла, подошла сзади неслышно, накрыла плечо ладонью.
– Я понимаю, Ирина, тебе тяжело. Но только ведь рано или поздно все равно придется принимать какое-то решение. Так, может быть, не стоит с этим затягивать?
– А ты? – Ирина обернулась и пытливо посмотрела в глаза матери. – Ты бы на моем месте?…
Римма Михайловна молчала некоторое время, задумчиво глядя мимо, куда-то в окно, в надвигающийся туман. Потом опустила глаза и тихо сказала:
– Если помнишь, я была на твоем месте. Была в похожей ситуации. И ты знаешь, как я поступила…
– И не жалеешь? Не жалеешь, что разошлась с ним?
– По-всякому бывает. Иногда даже очень жалею. Я ведь так и осталась – одна… Но ты – другое дело.
– Почему?
– Тебе – двадцать восемь. Мне тогда тридцать шесть было…
– Какая разница, мама? Ты считаешь, это не одно и то же? Двадцать восемь – почти тридцать…
– Глупости, – улыбнулась Римма Михайловна. – Я тоже в двадцать восемь лет считала себя старой. И в двадцать пять… Дело не в возрасте. И потом, даже если… Может, все-таки лучше одной, чем вот так, как ты, мучиться?
– Если бы я знала, мама. Если бы я знала, как лучше…
– Андрей – он неплохой человек. Но мне почему-то кажется, что он тебе не пара. Он слишком… Как бы это сказать? Земной, что ли. А тебе нужен…
Римма Михайловна задумалась. Ирина улыбнулась:
– Если ты считаешь, что мне нужен неземной, так значит тот, в пальто как раз и был подходящей партией.
– В пальто?
– Ну, первый встречный. На нем такое пальто было… Неземное.
– Ах, ты об этом! Да, возможно… – ответила Римма Михайловна как-то слишком серьезно.
– Мам, перестань. Я вообще больше не хочу об этом думать. И говорить об этом тоже – не хочу. Давай лучше, правда, чайку попьем. Телевизор включим… Может, что-нибудь интересное нам покажут.
– Может, и покажут… Там как раз сейчас цикл передач идет про поэтов серебряного века.
– Вот и отлично, – облегченно вздохнула Ирина. – Ты же знаешь, я обожаю поэтов серебряного века…
На экране мелькали, потрескивая, стилизованные под старую документальную кинохронику черно-белые кадры. Притягивали взгляд, заставляли забыться и поверить в то, что этот послевоенный Ленинград – настоящий, и женщина в шляпе с широкими полями, задумчиво бредущая по улицам полуразрушенного города – вовсе не актриса, а на самом деле – она, Анна Андреевна. Веселая грешница, насмешница царскосельская…
Но ненадолго. Почти сразу переставало вериться в реальность женщины в шляпе, в черно-белую правдоподобность смешных старомодных автомобилей, чинно двигающихся друг за другом… Где-то в потайных уголках сознания все же существовала, не давая забыться, печальная уверенность
