наотрез отказалась. Сказала, что боится заплутавших в высокой траве муравьёв. Потому что они тут повсюду. И если они заползут под одежду, то от них уже не избавишься, пока не разденешься донага. Да ещё эти жуткие клещи, которые коварно впиваются под кожу и разносят энцефалит. Нет. Уж лучше она постоит рядом. Так для неё безопаснее.
Тогда я сделал нечто, по её мнению, ужасное. Я немного отодвинулся от березы, лег в густую, мельтешащую мелкими тварями траву и заложил руки за голову. Солнце спелым яблоком легло мне на веки. В голове стало пусто и светло.
– Хорошо! – совершенно искренне произнес я.
– Издеваешься, – откуда-то сверху ответила Анна.
– А что?
– Душно. Я вся вспотела. От меня в электричке будет пахнуть потом, как от какого-нибудь водопроводчика или водителя башенного крана.
Видимо, она полагала, что башенные краны ездят по дорогам, как обыкновенные машины.
– И грибов мы не набрали. Где твои хваленые грибы?
– Наверное, рано ещё, – отозвался я.
– Тогда для чего мы здесь?
– Сам не знаю… Хотел показать тебе лес.
– Лес! – удивилась она. – Я этого не понимаю.
– Зелень, солнце и этот вот шум листвы, – уточнил я, чувствуя ресницами прикосновение теплого ветра.
– Ну и что? – снова повторила она. – Не понимаю. Лес мрачный, густой и страшный. Хочется поскорее от него избавиться.
– Здесь махристая зелень кругом.
– Это Набоков.
– Что?
– «Махристая зелень» – это из Набокова. Он так писал. Странно, длинно и непонятно, о чем… Я ненавижу его Лолиту и Машеньку тоже ненавижу. Писал о женщинах, но женщин не понимал.
– А кто понимал? – спросил я с улыбкой.
– Женщину может понять только женщина. Агата Кристи, Виржиния Вульф, Нэнси Като.
– А разве есть такие писательницы? – усомнился я.
– Есть… А ты думал, что все писатели мужчины?
– Странно, – произнес я, ни о чем не думая.
– Ничего странного, – отреагировала она, приняв это восклицание на свой счет. – Женская натура гораздо сложнее, чем мужская. Мужчины грубы и прямолинейны. Они думают, что любовь – это наслаждение, некое сонное блаженство, которому нет конца.
– А что же это, по-твоему?
– Это испытание на прочность, это притягательное клише, которым пользуются поэты и писатели, чтобы оправдать свою распущенность…
– Присядь со мной рядом, – попросил я.
Мне показалось, что если она сядет со мной рядом, она лучше меня узнает.
– Зачем? – спросила она.
– Чтобы понять, что земля теплая.
– Она сырая.
– Ты не присядешь?
– Нет, никогда. Ты только посмотри, сколько там всяких
