что юноша недолго пробудет на охоте, девушки быстро умывались и немного обтирали тела водой из ручья, стараясь удалить запах гари, а затем Далила начинала заниматься спиной Аннет. Та не видела, что происходит с кожей, а Далила только успокаивала, глядя на страшные грубые рубцы, образующиеся на месте ожога. Мазь помогала хорошо. Она обезболивала, не давала возможности развиться воспалению. Раны быстро затягивались, лишь иногда по ночам, неудачно повернувшись, Аннет чувствовала, как новая тонкая кожа лопается и начинает кровоточить.
Каждый вечер после плотного ужина девушки первыми укладывались на ночлег. Разговаривать о том, что случилось, не хотелось. А о том, что предстояло, казалось слишком сложно. Поэтому лишь интересовались друг у друга: «Удобно ли?» – и, пожелав спокойной ночи, подолгу лежали молча, глядя на звёзды и думая каждая о своём.
Далила верила, что обязательно найдёт сестру. Но как? Пока она не знала. Всё решится там, на Острове Пустоты. Главное – добраться до него.
Аннет боялась этого путешествия. Боялась острова. Боялась призраков сильнее, чем ведьм. Аннет родилась намного позже окончания войны и никогда не видела живых призраков, как, впрочем, и её друзья. Живых… если можно их так называть. Даже нарисованные призраки, в тех книгах, которые любила читать Далила, вызывали у Аннет необъяснимый страх. Страх и ненависть. Она не смогла бы объяснить и себе, почему её так пугает их вид, но этот страх сидел прочно внутри неё. И глядя на звёзды, Аннет просила сил у своих родителей, которых никогда не знала. Сил, чтобы выдержать всё и помочь Далиле.
Хенкель ложился после того, как девушки засыпали. А когда они открывали утром глаза, то неизменно видели, что юноша вновь сидит у костра. На расспросы, спал ли он, Хенкель лишь отшучивался. Говорил, что ходил дозором вокруг них или стерёг огонь, чтобы не сбежал, или ещё что-то. Уставшим он не выглядел. Помогала отцовская закалка. Не зря сызмальства брал его старший Тросканни с собой в лес, научив всему, что знал и умел сам.
Пожелав девушкам доброй ночи, вооружившись ножом, Хенкель садился у костра и изготавливал стрелы, или вычищал шкурку добытого им животного. Обучение отца – «не убивать лишнего и не бросать то, что может пригодиться» – вошло в привычку. Поэтому, вычистив шкурку, он растягивал её тут же на ветке и немного подсушивал у огня, чтоб не подпортить мех и мездру. Постепенно его дорожная сумка заполнялась шкурками белок и зайцев.
Закончив со стрелами, приготовленными для охоты на следующий день, и с очередной шкуркой добытой дичи, Хенкель укладывался на ночлег. И тоже обращал свой взор к небу. Но сон приходил быстро. Хоть и спал некрепко, прислушиваясь к каждому шороху, но молодому организму хватало. Просыпаясь ещё до пробуждения девушек, Хенкель вновь садился к костру. Поправлял его, и продолжал заниматься шкурками.
Юноша, как и его невеста, хотел верить в то, что
