солнцем глинозему. Петр крутил баранку новенького ЗИЛа. По пояс голый, ноющий от духоты в раскаленной кабине, потный, загорелый и мускулистый парень был похож на греческого бога, если бы того вдруг скинули с Олимпа и заставили топить углем Прометееву кочегарку. Хотелось с головою зарыться в снег, хватать его сведенными челюстями и слушать, слушать, как чистый холод шипит и плавится под жаром крепкого организма.
Он притормозил у знакомого двора, ловко выпрыгнул из кабины, решительными движениями раскрыл борт, выволок звенящие бидоны.
– Эй, хозяева! Живые?
– Не ори, чай, не дома.
Из окна, упираясь руками в грубо сбитые наличники, высунулась крепкая, дородная девка. Навалившись сочной грудью на подоконник, она улыбалась с хищным прищуром, присматривалась.
– Хозяйка по ягоду ушла, – выдала девка. – Тебе чаво?
Это «чаво» вышло у нее томным придыхом, как будто слово, касаясь кисельных губ, напиталось вмиг сладостью и загадкой.
– За молоком приехал.
– Строители, что ль?
– Ага, строители-устроители.
– Ну заходи.
Ступив во двор, закрыв за собой плетеную калитку, молодой парень погрузился в полуявь-полусон. Жужжали слепни над головой, солнце безжалостно облизывало плечи наждачной бумагой. Петр шел мимо дровника, мимо разросшихся огородов; в нос бил запах навоза, слежавшегося сена, сухой земли. Но это все было подспудным и недействительным, существовавшим на окраине реальности. Смысл имела только ладная, крутобедрая девушка, вышагивающая впереди земляной, тяжелой, пьянящей походкой. Дочка Велеса. Созревшая корова.
Зайдя в сарай, она первым делом налила полную крынку холодного молока.
– Пей, что ли. Умаялся…
Она говорила все с тем же прищуром, словно пробуя молодого парня на зубок, а Петр жадно припал к крынке, огромными глотками втягивая в себя живительную влагу. Молоко плескалось через край, стекая тонкими струйками по подбородку, шее, груди, заливаясь в тонкую прогалину мускулистого живота. Парень насилу оторвался, облизнул молочные губы, шумно выдохнул.
– Благостно?
– Душу перышком пощекотали, – Петр широко улыбнулся и поймал встречную улыбку.
– Бидоны давай, строитель.
Девушка наклонялась, брала полные ведра молока, неторопливо переливала их в бидон, а Петр не мог оторвать глаз от ее крепкого стана, от огромных, налитых соком грудей. И все всклокотало внутри организма. Не владея собой, он шагнул ей навстречу, крепко сжал бедра и прижался к девушке низом живота, не желая сдерживать разлившееся по жилам электричество. А та не оттолкнула, не вырвалась, а только тяжело задышала и стала подбирать руками подол широкой юбки…
Засыпая вечером в бараке, Петр вспоминал свое мужское взросление с чувством противной сытости, как будто за обедом набил желудок
