бренную оболочку и взглянуть на самого себя со стороны. Как бы оно там ни было, но дикарь из глубин той далекой эпохи, где теряются корни рода человеческого, был каким-то образом спроецирован наружу воспаленным мозгом откуда-то из недр сознания Малюты. Все это было сродни сеансу медиума, в реальность чего Федор, между прочим, никогда особенно не верил, считая все это шарлатанством и надувательством. Тем временем дикарь спросил его:
– А ты ничего не хочешь мне сказать?
– Я? – оторопел Федор.
– Ну не я же!
– И что я должен тебе сказать?
– Ну, хотя бы, сколько времени ты собираешься увиваться за этой бабой. Такой позор на мою голову!
– Что ты несешь! И вообще, откуда ты здесь взялся?
– Я пришел вразумить тебя и проводить…
– Меня? И куда это ты собрался меня провожать?
– Тебя ждут большие перемены, а ты к ним не готов.
– Какое тебе до меня дело? Кто ты, в конце концов?
– Да какая разница! Хорошая баба, должен тебе признаться, хорошая… только не по зубам она тебе.
– Баба? – удивился Федор и тут же вспылил: – Да кто ты такой, чтобы так отзываться о ней!
– Я никто, впрочем, как и ты… и еще, такая красивая баба в жизни тебя бы не выбрала…
– Это почему же? – изумился Федор.
– Ты вроде ничего себе, высокий, не тощий, солидный с виду…
Федору было приятно слышать лестные слова в свой адрес, только вот с виду его несколько смутило.
– Но слабый очень… – продолжал дикарь, – жрешь много, говоришь много, боишься ее, хочешь ее… Она всегда чувствует, когда хочешь, и особенно – когда боишься… А она тебя не хочет, я не почувствовал этого. Если бы хотела, я бы почувствовал. У меня нюх, как у собаки! А когда женщина хочет, от нее так и несет желанием. Это надо носом чувствовать, и только потом понимать… Я не почувствовал.
– Да что ты такое говоришь! Никто ее не боится! Ну, что, что тебе от меня надо? Что, что я должен был сделать? – словно перед самим собой оправдывался Малюта.
Дикарь молчал и презрительно смотрел на Федора, и его молчание было красноречивей любых слов. Через мгновение он исчез. Федор сидел за своим столом и повторял: «Я не почувствовал, не почувствовал…»
Секретарша, услышала голос шефа, говорившего с кем-то на повышенных тонах, и тихонечко подошла к двери. Прислушавшись, она убедилась, что Федор Малюта в кабинете был совершенно один.
– Если человек разговаривает сам с собой – это ещё не значит, что он рехнулся. Каждый из нас говорит сам с собой… – успокоила себя секретарша и принялась за работу.
Прошел месяц. Малюта был на грани срыва, он по-прежнему плохо ел и почти не спал, а все его помыслы были об Ирме. Наконец, он решился и в третий раз вызвал Вавилину к себе на прием. На этот раз снова через Аллочку.
– Да вы наглец, Федор
