на сникерсы, на идеи, на спирт… воздух горел, и всех бил озноб, вы правы… выиграли те, кто с этим справился… те, кто поверил в необратимость перемен… – Он наморщил лоб. – Точнее, те, кто сумел вырасти. Кто был маленьким, а стал большим. Или даже огромным. А чем крупнее личность, тех охотнее мы отделяем ее от зла… Наполеон, Сталин… понимаете?
Но развивать эту тему он не стал.
После обеда, когда на столе появился коньяк, Борис наконец расслабился, стал рассказывать о детстве, юности.
Как я и предполагал, он был мальчиком из хорошей семьи: отец – известный хирург-нефролог, работавший в Четвертом главном управлении Минздрава, мать – там же стоматологом, оба обслуживали высшее партийное руководство страны. Никакого конфликта с КГБ, никакой психушки – элитная школа, английский и французский, МИФИ, теннис, мелкая спекуляция жевательной резинкой, американскими сигаретами и порножурналами, потом торговал очередью в «Макдоналдс»: занимал место ближе к входу, чтобы продать его замерзшим многодетным парам за три рубля – приличные деньги по тем временам…
Оправдались мои догадки и насчет Миллы Йовович: «Возвращение в Голубую лагуну» он смотрел раз пятнадцать, если не больше.
Но как только речь зашла о том, как мальчик, спекулировавший жевательной резинкой, стал мультимиллионером, язык Бориса изменился: «решали вопросы», «заносили кому надо», «нам повезло», «нас поддержали» – и почти никаких деталей.
Такова особенность русского бизнеса – он владеет речью, но не имеет своего языка.
– Мы были помпейскими кошками, – сказал он. – Вы знаете, что при раскопках Помпеи археологи не нашли ни одного кошачьего трупа? Собак нашли, а кошек – нет. Кошки почувствовали беду и сбежали незадолго до извержени Везувия…
Ближе к вечеру он наконец заговорил о моем гонораре.
– Нам еще предстоит снимать фильм по этой повести, и мы думаем… – Он посмотрел на жену – она кивнула. – Мы думаем привлечь вас в качестве сценариста. Но это следующий этап, а сейчас… Сто тысяч?
У меня перехватило дыхание, но Лу за спиной мужа покачала головой, и я, проглотив ком в горле, с сомнением протянул:
– Ну как вам сказать…
– Хорошо, сто пятьдесят. – Борис хлопнул ладонью по столу. – Не пора ли ужинать, моя сладкая?
Сладкая ответила ему холодной улыбкой.
За ужином Борис так набрался, что нам пришлось вести его в спальню под руки.
Когда он заснул, мы спустились на террасу, чтобы выпить кофе.
Я чувствовал себя триумфатором, которого по Тверской, устланной стодолларовыми купюрами, под восторженные крики толпы и рев ста оркестров везут к Кремлю в золотой повозке, запряженной Миллой Йовович и Брук Шилдс. Никакого менее глупого образа придумать в тот момент я просто не мог – голова кружилась от допаминов и эндорфинов, кипевших в моей крови. Я был в восторге от прекрасного хозяина, прекрасного дома, прекрасного заката и прекрасной Лу,
