ло покатилось. Сначала оно ехало по паркету и производило некоторый шум, потом въехало на ковер и покатило бесшумно, а когда колесики увязли в ворсе, и вовсе остановилось.
До двери было еще далеко. В кресле не доехать.
Он заворчал, выбрался из кресла, пошел к двери, зацепился за что-то, то ли за край ковра, то ли за ножку книжного шкафа – он всегда и за все цеплялся, потому что видел плохо, – распахнул дверь и заорал:
– Марья!
Последние звуки стихли, и тишина воцарилась в доме.
Он свесился через полированные лестничные перила и проорал в гулкую пустоту:
– Марья, дьявол!..
– Я не дьявол, – проговорили с робким достоинством у него за спиной, зря он свешивался в проем! – Я просто… не слышала. Вам что-нибудь нужно, Дмитрий Андреевич?
– Я Аркадий, – проскрежетал он, – по крайней мере, пока на работе!
Секретарша промолчала, разглядывая свою коричневую папочку. Он помолчал, разглядывая секретаршу, а потом протянул:
– Маша, а, Маша? Где труп?
– Какой именно труп вас интересует, Дмитрий Андреевич?
– Последний.
– У нас два последних.
Он в раздражении почесал за ухом, как большая блохастая собака. Впрочем, на блохастую собаку он похож, пожалуй, не был. Он был похож на ухоженного домашнего пса, искренне недоумевающего, откуда у него могут взяться блохи.
– Ну… бабы этой труп! Где он?!
Вредная Марья сделала вид, что задумалась, и замолчала. Он постоял-постоял возле нее да и ушел в кабинет.
Раз она вредничает, он тоже будет вредничать.
Не пойти за ним она не может, а в кабинете их положение моментально изменится в соответствии с табелью о рангах – он начальник, она подчиненная. В кабинете победа всегда оставалась за ним. В предвкушении этой победы он пинками подогнал кресло к столу, уселся и сложил пальцы домиком, как некий политический деятель недавнего прошлого, утверждавший – не без оснований! – что «Россия наш общий дом». Насчет «нас» было до конца неясно, а вот для того политического деятеля Россия – дом родной, это уж точно!
На подоконнике сидел серый дождик в мокром плаще, болтал ногами в резиновых ботах. От его болтания по подоконнику с гулким стуком рассыпались капли.
Дмитрий Андреевич молчал и смотрел на дождь.
Приоткрылась дверь на лестничную площадку, застланную турецким ковром. Он усмехнулся в сложенные пальцы.
– Труп фотомодели Русланы у вас, – сказали от двери. – У меня его нет.
– У меня тем более!
– У вас.
– У меня нет, – повторил он в медленном раздражении. – Найди мне его сейчас же.
Все дело в том, что он «неорганизованный». Если бы он был «организованный», он бы и сам знал, где у него что, и ему не нужна была бы никакая секретарша. А так, раз «неорганизованный», то и получается, что он никогда не знает, что и куда засунул.
Куда он мог засунуть труп?!.
– Разрешите, я посмотрю, – вежливо попросила Маша. – Или мне со своего компьютера посмотреть?
– Нет уж, – возмутился он, – смотри с моего! И так сколько времени потеряно!
Она подошла.
Повеяло духами и еще чем-то женским и теплым, как будто ты с холодной улицы, с дождя и ветра, когда кажется, что вот-вот пойдет снег, и дальние тучи сизым краем уже легли на бурую раскисшую землю, и собака трясет ушами и смотрит жалобно и серьезно и просится обратно под крышу, входишь в домашнее живое тепло, и внутри этого тепла горит камин, букет последних астр сияет в старинной голубой вазе с отколотым лепестком, душистый чай остывает в пузатом чайнике, и в полированной поверхности стола отражаются тонкие руки в рукавах теплого платья.
Вот так ему представлялось. Недаром он был писатель.
Маша положила свою коричневую папочку на круглый шахматный столик – он очень любил этот столик, хоть в шахматы за ним никогда не играл! – и решительно направилась к столу. Так решительно, что ему показалось, будто она засучивает рукава.
Она все делала очень решительно и необыкновенно серьезно, как участковый в кино, который то и дело повторяет суровым голосом: «Я на работе!»
Рукава она засучивать не стала, боком протиснулась к его рабочему месту. Ему почудилось, что она втянула живот.
Ну конечно.
Из чувства противоречия и отчасти затем, чтобы показать, кто в доме хозяин, он не стал вставать, лишь чуть-чуть отъехал в сторону, самую малость. Маша деликатно
