чего-то такого, что уже давным-давно не имело к нему никакого касательства.
Вот, к примеру, спросить про билеты в Киев. Или узнать, заправляла ли она машину.
– Хорошо, Дмитрий Андреевич.
За чистыми высокими стеклами нового офисного здания угадывалась конторка и прохладный плиточный пол, и охранники за конторкой, завидев их, издали приветливо улыбались, и в идеально промытом стекле Маша поймала отражение их троицы – очень красивое. По крайней мере, ей так показалось. Здоровенный, ухоженный Родионов, она сама в пиджачке и с портфелем, настоящая бизнес-леди, и Сильвестр, загребающий уличную пыль раздолбанными кроссовками, в джинсах и майке навыпуск. На майке спереди была нарисована чудовищная морда и написано кровью «Рамштайн», а на спине загадочные символы. Впрочем, спина в стекле не отражалась.
Они вошли, и турникет послушно повернулся – знак особого уважения охраны, которая не то что пропусков у великого не спрашивала, но и переключала свои кнопки даже раньше, чем следовало.
Родионову нужно было на шестой этаж, а Маша с Сильвестром вышли на пятом, где располагались пресс-служба и пиар-отдел. Она не сказала никаких напутственных привычных слов, вроде того, что «Я буду ждать вас там-то и там-то, возвращайтесь скорей», и он на миг почувствовал себя брошенным.
Это она из-за сына, решил Родионов, рассматривая в зеркале свое небритое отражение. У нее голова занята Сильвестром и тем, что наговорил по телефону тот придурок.
Аркадий Воздвиженский был не только «неорганизованным», но еще и крайне равнодушным человеком. Он знал за собой эту черту и старался всячески ее маскировать – там, где ему представлялось нужным. Он особенно внимательно слушал собеседников, до коих ему не было никакого дела, но которые могли пригодиться в его дальнейшей жизни и карьере, и прослыл очень внимательным и чутким человеком. Он оказывал нужным ему людям мелкие услуги, которые ему самому ничего не стоили, но казались важными тем, кому он их оказывал, и прослыл отзывчивым. Вот, к примеру, он предложил Маше заехать за ее сыном в школу, и она наверняка преисполнилась благодарности и еще раз убедилась в том, какой ее шеф душевный человек!
А он вовсе не от душевности, а от равнодушия предложил-то!
Ну, какая ему разница, с сыном ехать или без оного?!
Секретаршина семья не имела к нему никакого отношения, и никогда он ею не интересовался, и поэтому сейчас ему было как-то… непривычно, что ли. Он никогда не интересовался тем, что происходит с Машей за порогом его квартиры – куда она идет и что делает там, куда пришла, и что представляют собой ее родители и есть ли у нее, скажем, садовый участок под Егорьевском. А тут вдруг сын Сильвестр оказался вполне материальным, и Родионова это… смущало. Он неожиданно подумал, что если ему двенадцать, а Маше двадцать девять, значит, она родила его в нежном возрасте семнадцати лет, и это показалось ему странным.
Или ей не двадцать девять, и он все перепутал?..
Это тоже от равнодушия, сказал он себе. Тебе
