сначала отмахиваюсь, но всё же глотаю таблетку, набрасываю на плечи халат и решительно направляюсь за Маратом к палате. Только у самой двери самообладание покидает. Тогда Марат легонько подталкивает меня, и мы входим вместе к Эмме Игнатьевне. Впрочем, убедившись, что в палате всё в порядке, он оставляет нас одних.
Я вижу, насколько слаба Эмма Игнатьевна и не знаю как себя вести. Но она берёт инициативу в свои руки, как бы ни странно это выглядело в её положении. Я чувствую, что её сжигает нетерпение.
– Лиля, спасибо, что пришли, – говорит она слабым голосом, но я слышу решительные нотки и не прерываю её.
– Никому не нужны чужие секреты, – продолжает она, – и я рискую вызвать Ваше недоумение, но всё же хочу рассказать Вам то, о чём не знает ни одна душа на свете. Я не верю в исповедь, но верю в закономерность случайностей. Не верю в Бога. Никогда не ходила в церковь, не носила крестика. Вы пришли ко мне в трудные дни моей жизни, теперь жизнь покидает меня, и я не могу уйти с грузом на душе. Я чувствую в Вас терпимость, великодушие, верю в Вашу способность услышать меня.
– Наберитесь терпения и не перебивайте меня, пожалуйста. Много раз проговаривала всё в себе. Больше нет сил…
Я присела на стул рядом с кроватью Эммы Игнатьевны. Чтобы успокоить, положила ладонь на её руку… Эмма Игнатьевна продолжила.
– Я обожала своего отца. Не маму, что было бы более естественно, а именно его я боготворила за ум, красоту. И он относился ко мне бережно и нежно. В его карманах всегда находилось какое-нибудь лакомство для меня, а для размышлений и обсуждений – не одна сотня историй. А мама вызывала во мне отрицание. Мне казалось, что она недостаточно любит папу, не понимает его. Она часто уезжала на гастроли, оставляя нас одних. Любила наряжаться и постоянно критиковала его, то за небрежный костюм, то за не тщательно выбритые щёки, за подгоревший кофе… Когда мама однажды объявила, что уезжает в Москву, я не удивилась и решительно отказалась ехать с ней. Уже на пороге, с чемоданом в руке и дорожной сумкой через плечо, она громко обвиняла его, даже не пытаясь скрыть от меня своё раздражение. Я уже привыкла к разным её обвинениям в его адрес, но на сей раз всё звучало особенно ядовито. Она назвала его и его маму сумасшедшими…
– Ты поступил со мной нечестно, ты не имел права меня обманывать! Ты – преступник! И это ещё аукнется твоей любимой доченьке.
– Меня поразили эти её слова, а особенно реакция отца. Он не возражал, только растерянно смотрел, словно виноват во всём на свете, даже в том, что существует…
– С тех пор я ничего не хотела знать о маме. Я старалась взять на себя все обязанности по дому, пока к нам не приехала бабушка, папина мама. Мы часто ходили с ним гулять, ездили на велосипедах по окрестностям. Это было счастливейшее время моего детства. Но одна ночь перевернула всё с ног на голову…
Эмма Игнатьевна так заволновалась, что я предложила ей прервать рассказ и позвать доктора. Но она решительно отказалась, полежала несколько минут, откинувшись на подушку,
