Вот я сегодня рыбки нажарю, мы с Аленьким поедим, а мне будет приятно, что вы тоже рыбу едите.
– Да ты совсем уже со своим Аленьким! – мама вздохнула и улыбнулась.
– Оля, я еще ежевику взяла! И груши. Пирог буду печь. Олежка ежевику любит. Я и варенье сварю.
– Хорошо, хорошо! Беги! Осторожно только!
Мама закрыла дверь и посмотрела на стол. Рыбина тускло блестела чешуей, и оскал ее был хищным.
…Испекши пирог и нажарив рыбы, Эльза решила прогуляться в сторону театра, чтобы потом вместе с Олегом вернуться домой. Светлыми и ясными были глаза у этого дня. Такие, полные притворной ясности, глаза бывают только у лгунов.
…Эльза идет быстро, высоко подняв голову и чуть улыбаясь. Ажурная сиреневая кофта свободно течет от ее шеи к плечам, к углублению матовых грудей, переходит в пояс на фиолетовой юбке. Маленькие туфли-лодочки с открытым мыском. Светлые колготки. Фиалковые глаза чуть прикрыты и оттого кажутся бархатными. Она идет к своему любимому, желанному, чтобы потом прижаться к его локтю и вернуться вместе домой.
Цок-цок-цок… Каблучки стучат!
Коричневая дверь театра. Служебный вход. Охранник знает ее, улыбается и пропускает.
Лестница на третий этаж. Мужские гримерки.
Эльза улыбается и толкает белую дверь с табличкой «Мазурин. Соловьев» Гримерка одна на двух актеров.
Дверь не заперта. В гримерке на столе ее Аленький и молоденькая актриса делают «семнадцатый трюк – шпагат орла». Мюзикла Чикаго тогда не было, но эти фигуры были всегда.
Эльза осторожно прикрыла дверь. Выдохнула. Тихо пошла вниз. Вначале она ничего не слышала и не видела. Кажется, никого не встретила. Кивнула охраннику и вышла на улицу.
…Такой светлый день. С притворной ясностью, которая отличает глаза лгунов. Смеются маленькие дети. С деревьев нежно падают листья. Один, другой, третий…
В мозгу отчетливо всплывает картина. Стол с отодвинутыми коробочками грима, запрокинутое в зеркало молодое девичье лицо, раскинутые стройные ноги и спина ее Аленького…
Ландыш, ландыш белоснежный,
Розан аленький!
Каждый говорил ей нежно:
«Моя маленькая!»
Что было потом, я помню со слов мамы. Кажется, обошлось без скандалов. Олег не стал отпираться, сказал, что давно любит эту актрису, они думают пожениться, собрал вещи и переехал к ней. Вроде он в самых искренних выражениях поблагодарил Эльзу за счастье, которым она его дарила. Мама, рассказывая об этом, неизменно отплевывалась и цедила: «Акт-т-тер!», вкладывая в третью букву все свое презрение.
Эльза была спокойна, как может быть спокоен человек, у которого сожгли душу. Взгляд ее был светел, но мама говорила, что лучше бы ей видеть Эльзу снова рыдающей, смеющейся, болтающей без умолку, и утомляться от этих бешеных смен настроения, но не такой тихой.
Мама и другие знакомые
