мама. Ничего не надо. Душа моя неспокойна. Вот как будто какая тревога мает что ли… Нужна была эта свадьба… – отмахнулась с грустью.
– А как же, Анюта?..
– Эх, мама… – Анна прижалась к матери, поцеловала в голову. – А плясать-то тут не под что. Нет моего игралюшки, и никто не постелет мне пол красным бархатом… – и, пошатываясь, вышла на улицу.
Старушка всхлипнула в передник, отёрла глаза и сказала гостю:
– Плоха у нас ноне свадьба. Через силу. А выходить ей надо. Малый без отца растёт, дом жухнет. Тут путный мужик нужен, здоровый. – И вдруг спросила: – Сам-то ты чей? Откуда и куда идёшь?
Гость задумчиво ответил:
– С войны иду.
– Дык она когда закончилась.
– Война-то кончилась, да не для всех разом. Кое-кому пришлось и после войны за себя повоевать. В плену я был у немцев. Потом у американцев. Фашисты – в тифозных бараках морили, те – душу мотали. Потом свои разбирательство вели почти полтора года. Вот оттого и призапозднился.
– Ну, а семья-то есть?
– Была… когда-то… – гость замялся. – Хожу, ищу.
Старушкины глаза всё зорче приглядывались к незнакомцу, и тень не то недоумения, не то сочувствия проходила по её лицу.
– А скажи-ка мне, касатик, может ли быть такое, чтобы человек на войне пять разов погибал?
– Может, мамаша. Может. И пять, и десять…
– И в живых остаться?
– Всякое может быть… – пожал он плечами, глядя в окно – во дворе у черёмухи стояла невеста. Он вздохнул и добавил: – На войне чего только не может быть…
В горнице плясали под «хромку». Гармонист фальшивил, то сбивался, то затягивал такт, а то и просто наигрывал на одних басах.
– Неважнецкий игрок, – заметил гость.
– А, Ромка, Ефима сынишка, играт. Не умет ладом. Сам-то Ефим не может, руки нет. – И с грустью добавила: – Наша-то «тальянка» сколькой уж год без хозяина скучат. А бывалыча… – Сверкнула влажными от нахлынувших воспоминаний глазами.
Вышел жених. Невысокого роста, но ладно скроенный крепыш. Недурен лицом. В костюме, в петлице которого сидела головка белой розы, едва начавшая распускаться. В хромовых сапогах.
– Ма, где Анюта? – спросил он, снисходительно глянув на «шилом бритого» незнакомца, дескать, пусть потчуется, коль зашёл.
– Во двор вышла, – кивнула старушка в сторону выхода.
Игнат вышел в сенцы и, протопав чечёткой по ступенькам крыльца, подошёл к Анне. Его рука было приобняла за плечи невесту, но она отстранилась.
Гость отвернулся.
– Так говорите, мамаша, некому сыграть на «тальянке»? – вдруг спросил он.
– Нет, касатик, некому. Счас всё на трехрядках наяривают, да на гитарах.
– А если я попрошу, дадите попробовать? – и, видя, как хозяйка не то растерялась, не то засомневалась, добавил: – Когда-то, помнится, играл. Может, и сейчас не оплошаю. Может, и харч
