style="font-size:15px;"> Пауза.
– Трудно сказать: я начинал и бросал не один раз. Молодость, глупость. И начинал как все, со стихов… Толкование я тогда презирал.
– Удивительно слышать такое от одного из величайших муфтиев нашей эпохи.
Журналист отчего-то записал в блокноте: «Абдуллах ничего не имеет против комплиментов».
– В восемнадцать вернулся к этому занятию. Поначалу я писал мало, затем все больше и больше. К двадцати трем годам я нашел оптимальный ритм, в котором и работал далее тридцать шесть лет.
– Что Вы подразумеваете под «оптимальным ритмом»?
– Это стало моим единственным занятием. С перерывами на еду, курение и сон я только писал и ничего больше.
– Неужели Вы не выходили из дома?
– Только когда это было необходимо.
– Никто, в сущности, до сих пор не знает, что Вы делали во время войны.
– Я тоже.
– И Вы хотите, чтобы я Вам поверил?
– Это правда. С двадцати трех лет до пятидесяти девяти все мои дни были похожи один на другой. Эти тридцать шесть лет запомнились мне как один длинный день, время для меня практически остановилось: я вставал и садился писать, закончив писать, ложился.
– А почему Вы бросили писать?
– В день, когда мне исполнилось пятьдесят девять, я понял: все.
– Как Вы это поняли?
– Не знаю. Что-то произошло. Я оставил неоконченную повесть. Это прекрасно.
– То есть тридцать шесть лет – ни дня без строчки, и вдруг как отрезали в одночасье?
– Именно.
– Что же Вы делали следующие двадцать четыре года?
– Да почти ничего. Перечитывал классику. Ах да, чуть не забыл, я купил телевизор.
– Поразительно! Значит, двадцать четыре года Вы только ели и смотрели телевизор?
– Нет, еще курил и спал. И читал немного.
– Однако все эти годы Ваше имя оставалось на слуху.
– Это целиком и полностью заслуга моего секретаря. Это он опорожняет мой стол, встречается с издателями, творит легенду и главное – служит рупором светилам медицины в надежде посадить меня на диету.
– Напрасный труд.
– К счастью. Было бы слишком глупо подвергать себя лишениям и умереть от рака, причина которого отнюдь не в питании.
– В чем же его причина?
– Это пока загадка, но не в питании точно. Эльзевиверплац (толстяк выговаривал эту фамилию со смаком) считает, что это некий генетический сбой, запрограммированный в организме еще до рождения.
– Не возражаете, если мы поговорим теперь о Вашем творчестве?
– Вам так этого хочется? Ну давайте.
– Вы не любите о нем говорить, верно?
– От Вас ничего не утаишь.
– Такая скромность присуща всем великим, когда речь заходит
