пространство внутри, что и выдавалось взглядом. «Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости…» Это уже не Набоков, это Венедикт Ерофеев.
Влияния
Влияние – это категория эстетическая: кто на кого повлиял в литературе и искусстве. Но вместе с тем и психологическая, приложимая прежде всего к отрочеству и юности. Это самые влияемые, впечатлительные возрасты. «Дурное влияние». «Вася на Петю хорошо (плохо) влияет». Влияния можно разделить на культурные, заочные – и живые, очные (дружеские, учительные, средовые, поколенческие).
По степени влияемости я, наверно, серединка на половинку, ни мягок, ни тверд. Минералы различаются на шкале твердости: от талька, который можно раздавить пальцем, до алмаза, на котором вообще нельзя оставить царапин. Я был где-то в промежутке, как флюорит или апатит, которые можно царапать стеклом или ножом. В раннем отрочестве, начиная лет с 11, на меня всего сильнее влияли Лермонтов и, пожалуй, Тургенев – в духе романтизма, рефлексии, самокопания. В позднем отрочестве, 15–17 лет, место Лермонтова и Тургенева заняли Фет и Бунин, с их импрессионизмом и эстетическим полночувственным «изнеможением» от жизни. Но главной стала энциклопедия жизни и души под названием «Война и мир».
Из живых влияний отрочества отмечу Агнессу Владиславовну Эгиед (открытость, здравомыслие, гуманизм, либерализм, см. УЧИТЕЛЯ). Чуть-чуть влияли мальчики из летней республики «Юность Замоскворечья»: Миша Фролов (очень мужественный, немногословный), Сережа Меркулов (словесно ловкий и убедительный). В школе особых приятелей и влиятелей не было.
В университетские годы главное очное влияние шло от тебя, полуочное – от Битова. Твое влияние было эстетическим – не только в смысле литературы, но и общей жизненной установки. Это была моя эстетическая стадия, по Кьеркегору. Главное – приобрести как можно больше опыта, прикоснуться ко всему, во все вникнуть и упиться дарами жизни, перебирая их как можно более широко, ни на чем особо не останавливаясь, запасаясь впрок впечатлениями для писательства. Так я это, во всяком случае, воспринимал, по мере своей испорченности: ощущенчество, впечатленчество, наслажденчество.
Уже потом, в 1973–1974 гг., сильным стало влияние Саши Бокучавы, с которым мы общались в основном во время долгих трамвайных поездок на нашу общую службу – подготовительные курсы по русскому языку и литературе (МЭИ). Это был переход к этической и экзистенциальной стадии, подготовка к решающему выбору, к жизни в единственном числе (одна семья, одна жена, одна работа). Сам Саша был больше теоретиком, чем практиком этой «второй» стадии (по Кьеркегору), – но теоретиком пламенным, вдохновенным и обольстительным. Он был старше меня лет на семь, красавец и умница, мысливший больше вслух, чем на письме.
Среди очных влияний юности отмечу также нашу сокурсницу Ольгу Седакову с ее неизменной, упорной приверженностью высокой классике. Это было не совсем мое – но вчуже вызывало уважение как творческий выбор.
Что касается заочных влияний,
