нам ведь не надо было вставать в девять утра и идти на завод.
Отец мой был одаренным критиком. При Горьком служил директором Дома литераторов: тогда тот назывался Клубом писателей. Мама была артисткой оперетты, но не гнушалась никакой работой, во время войны она работала официанткой в театре Маяковского (ее театр был эвакуирован), шила по ночам, преподавала. Папа с мамой рано расстались, и мне пришлось жить между двумя смежными комнатами: в одной обитала мама со своим новым мужем, в другой папа с новой женой. Родители очень меня любили, но я чувствовала себя лишней и ненужной.
Мама и Роберт обожали друг друга. Недавно я нашла ее записку: «Робочка, если ты встанешь раньше меня, буди, я тебе сварю кашку». Она в нем души не чаяла, а он ее очень любил, посвящал ей стихи и часто шутил: «Черт знает, почему я с Алкой раньше познакомился, а то я бы на Лидке женился». Правда, она была неотразимой женщиной, и многие наши друзья были ею серьезно увлечены.
Мне казалось, что Роберта любили все. Может быть, это и перехлест, но уважали точно все. У него был удивительный характер. Он не мог сказать ни одного дурного слова ни о ком из знакомых. И незнакомых тоже. Если ему не нравились чьи-то стихи, он старался найти хоть что-то хорошее в них. Но при этом Роберт был бескомпромиссным человеком.
Сегодня я жалею о многом. О ненаписанных книгах, о нерожденных детях, об ушедших друзьях, о несостоявшихся дружбах, о времени, потраченном на незначительных людей. Кто-то умный сказал, что счастье – это хорошее здоровье при плохой памяти. Теперь, когда Роберта нет на земле, я корю себя за то, что мы так мало говорили, но ведь мы понимали друг друга без слов. С ним замечательно было молчать. Нет, я не хочу сказать, что мы оба были святыми: бывали в жизни мелкие искушения, мы же были живыми людьми. Но я не знаю никого, кто был так счастлив в браке, в любви, в понимании друг друга, как мы с Робертом. И когда рассказывают миф о двух половинках, я подозреваю, что это о нас. И когда говорят, что браки совершаются на небесах, я верю в это.
За год до его смерти я получила от него письмо. Это было в день сорокалетия нашей свадьбы. Он уже болел, но никаких черных мыслей не возникало. Казалось, все страшное позади.
Вот это письмо.
«Милая, родная Аленушка!
Впервые за сорок лет посылаю тебе письмо со второго этажа нашей дачи на первый этаж. Значит, настало такое время.
Я долго думал, чего бы тебе подарить к этому – (до сих пор не верю!) – общему нашему юбилею. А потом увидел стоящий на полке трехтомник и даже засмеялся от радости и благодарности к тебе.
Целое утро делал закладки к тем стихам, которые (аж с 51 года!) так или иначе имеют к тебе отношение.
Их там так много, что даже страшно и радостно. Поэтому я сделал еще одну – общую, большую закладку в конце 3-го тома.
Ты – соавтор практически всего, что я написал.
А вот – самое, самое новое:
Сорок долгих лет
И мгновенных
