превратились в двух партнеров-хирургов.
– Если это и в самом деле лента двадцатых годов, – заметил Шарки, вытаскивая коробку из картонки, – то, может, нам его и на свет божий не удастся извлечь. Может, там внутри нет ничего, кроме желтой пыли.
– Его многие годы держали в специальном хранилище, – сказала Клер. – Насколько известно, эту пленку так ни разу и не прокручивали.
– Это, конечно, большой плюс, но… Вот те на! Это что еще такое? – Шарки безуспешно пытался просунуть лезвие ножа под ребрышко крышки. – Черт побери – она же запаяна! Я такого еще не видел. Ну, тогда есть надежда. Но как ее откупорить?
Шарки несколько минут тщетно пытался открыть коробку; наконец ему в голову пришла идея. Он вытолкал нас из «Классик» к Мойше, куда мы вошли через заднюю дверь. Там он попросил электрический консервный нож.
– Если коробка запаяна нормально, должно получиться. – Мы смотрели с растущим нетерпением, как Шарки вонзил нож в первую коробку. Раздалось слабое шипение. – Вы слышали? Ее запаивали под вакуумом. В первый раз слышу, чтобы пленку запаивали под вакуумом. – Он быстро прошелся ножом по ребрышку всех пяти коробок, но открывать их не стал, пока мы не вернулись в «Классик» на яркий свет. Там он медленно снял первую крышку. Внутри была полная тридцатипятимиллиметровая катушка. Шарки улыбнулся нам: – Это, мои друзья, все равно что найти живого динозавра в Гриффит-парке[135]. – Он быстро и умело проверил всю пленку, после чего сообщил, что она почти в идеальном состоянии. Никаких разрывов он не увидел, и бобина вроде тоже была в порядке. – О'кей, – сказал он, – давайте-ка прокрутим ее разок.
Шарки проверил все катушки, но правильной последовательности частей так и не установил. На каждой – как и на коробках – стояла единственная маркировка «Иуда Йедерман», но пронумерованы они не были. Он взял катушку наугад и начал устанавливать на проектор. Не прошло и пятнадцати минут, как мы вчетвером – Клер, Шарки, я и скучающая, изумленная Шеннон – смотрели фильм, который, вполне вероятно, был снят, когда никого из нас не было даже в проекте, и с тех пор не извлекался на свет божий.
Глава 6. Карьера расхитителя могил
Огни в зале гаснут, проектор начинает строчить, столб света пронзает темноту. Словно чудотворный божественный перст касается он замершего в ожидании экрана, на котором пока бесплодная пустыня, но вдруг экран оживает, на нем появляются картины. Проспав около четырех десятилетий, фильм «Иуда Йедерман» просыпается и движется перед моими глазами.
Я вижу это сегодня так же четко, как и тогда – в первый раз. Позвольте мне задержаться на этом мгновении, в полной мере вернуть ощущение открытия, понять, как понятно мне теперь, насколько это трудно – представить времена, когда имя Макса Касла, отщепенца в куче культурных отбросов, было никому не известно. Месяцев за шесть до этого я случайно увидел несколько тусклых, дергающихся кадров такого кино, за которое мир запомнил Касла, – а скорее такого, увидев которое вы понимали, почему
