style="font-size:15px;"> – Что?
Он развел руками:
– Откуда я знаю? Это вы мне скажите. Есть люди с рабоче-крестьянской психикой, им все по фигу, а есть ранимые натуры, что при всем железном здоровье могут в одночасье сгинуть от инфаркта, инсульта и прочих гадостей, едва узнают, что их ребенок получил двойку по математике!..
– Это я ранимая натура? – удивился я.
Он покачал головой:
– Слава богу, у вас как раз рабоче-крестьянская. Вы малость туповаты, господин президент, и к тому же недостаточно чувствительны. Это и позволило вам при несомненном уме достигнуть высот, не обращая внимания на те мелочи, от которых чувствительные сыграли бы в ящик. Но сейчас появилось нечто такое, что неумолимо разрушает даже ваше железное здоровье. Я не знаю, что это, а вы как о стул… головой бей. В смысле, как кистеперая рыба об лед. Только стул да лед вдребезги! Так что, не будучи психоаналитиком…
– Избави боже, – сказал я с отвращением.
– Вот-вот, будучи нормальным медиком, могу только порекомендовать смену деятельности.
– Ну-ну, – спросил я с подозрением. – Что это?.. Голых баб в сауну?
– Думаю, вы и сейчас этим не обделены, а ничто так не сокращает жизнь, как сауны и бабы в саунах. Надо бросить это президентство, уехать в село и засесть на пару месяцев с удочкой над заводью, где хорошо клюет. И вообще не возвращаться в Москву. Здоровье дороже.
Я буркнул:
– Да-да, плюй на все и береги здоровье, это я слышал.
– Теперь это целая философия, – сказал он с двусмысленной улыбкой.
Я отмахнулся:
– Ладно-ладно, верю. Вы ведь повторили слово в слово все, что сказал Чазов. Вряд ли сговаривались, хоть вы все и шарлатаны. Чазов слишком горд и уверен в своем деле. Но только никто из вас не может сказать, сколько мне еще осталось. А мне это надо знать… Полгода протяну?
Он помедлил, сказал с осторожностью, уклончиво, глаза отвел, я видел, как на столе появлялись светлые полосы, будто по ним водили влажной тряпочкой, это он елозил взглядом:
– Если протянете, то… потом, на пенсии, можете долгие годы жить с удочкой в руке. Может быть, даже играть в теннис. Или хотя бы фотографироваться с теннисной ракеткой. Наш организм… гм… у него такие запасы живучести…
– Сколько? – спросил я в упор.
Он пожал плечами:
– Было бы шарлатанством назвать точный срок. Вы можете ощутить приступ вот прямо сейчас, выходя из этого кабинета. А можете протянуть еще два-три месяца.
– Спасибо на добром слове, – сказал я.
Он ответил очень серьезно:
– Мне платят не за добрые слова.
Через неделю, когда Карашахин в очередной раз появился с бумагами, я поинтересовался не без ехидства:
– Ну что там с судом шариата? Я имею в виду, у кобызов?
Он остро поглядел мне в глаза.
– Вы оказались правы, предложение не прошло. Там, на месте.
