Петр Петрович и даже подозвал легкомысленного Кожебякина и прочел ему короткую нотацию, поставив в пример скромность поведения князя Холмского.
Вадим до того был любезен с девицами, что те млели от восхищения.
– Душка и ангел, – вот блистательный аттестат, выданный гаванскими девицами князю Холмскому.
Зная, что князь будет на помолвке, они даже альбомы свои принесли в надежде, что он напишет на память стишки какие-нибудь.
И он всем написал что-то очень чувствительное.
Ох, эти альбомы гаванских девиц! Чего-чего в них не написали гаванские кавалеры! Но в особенности отличались сами девицы: вместо «взор грустный» писали «взор гнусный», вместо «роз душистые кусты» – «раздушистые кусты».
В Любинькином альбоме Жан Кожебякин четким канцелярским почерком намахал «экспромт»:
Желаю вам я счастия земного,
Когда вы будете жена,—
И на штыке у часового
Горит полнощная луна!
В альбом Машеньке тот же поэт размахнулся таким четверостишием:
Взял листок и написал —
Верст сто тысяч отмахал!
И нигде не отдыхал!
Все о вас, Мари, мечтал!
Вадим не претендовал на такое самостоятельное творчество – он хорошо знал Карамзина, Жуковского, оттуда и взял стишки для альбома, добросовестно отметив, откуда взяты его стихи.
С молодыми чиновниками Вадим исправно пил разноцветные настойки и своим простым свободным обращением совсем покорил их чернильные души. «Добрый малый», «простыня-парень» – вот как характеризовали Вадима юные «рыцари гусиного пера».
Устроилась кадриль. Дирижировал, конечно, Кожебякин. Мамзель Агат Кожебякина оказалась без кавалера. Брат ее, заметив, что она сидит, надувшись, подлетел к ней и заговорил с ней «по-французски», озираясь победоносно на Вадима.
– Ma сер!
– Ke? – бросила она недовольно, обмахиваясь веером.
– Пуркуа нон дансе?
– Кавалер нон вуле, – отвечала вызывающе мамзель Агат, передернув сухими плечами.
Сказала нарочито громко и кинула «гнусный» взгляд на Вадима, который стоял около протоиерея и покорно слушал тягучую, но, по мнению попа, весьма для молодых людей назидательную речь. Князь поймал красноречивый взгляд тоскующей Агаты и протанцевал с ней кадриль, не имея даже визави.
Но душой вечера был Жан Кожебякин. Развязность его – результат публичного воспитания в «Шато де Флер» – довела его до самых рискованных фокусов ногами, или, как он сам называл эти фокусы, «кренделей». Девицы хихикали, повизгивали, когда его длинные ноги, облаченные в клетчатые брюки, взлетали вверх. Молодые чиновники ржали и аплодировали. Вадим хохотал и искренне веселился. Илья хмурился и в то же время не мог сдержать улыбки. Петр Петрович Козырев, начальник Кожебякина, хотя и восхищался ловкостью подчиненного, но в то же время
