а в них – и родство с «творением Петра», и его взрослую непонятность, произвела его в Сфинксы.
А «что же за человек был мой отец»[41], я по-настоящему узнала и поняла гораздо позже, много лет спустя, когда кончились годы моей по-детски восхищённой любви к нему, а затем прошли и годы жизни во взаимной нелюбви, и годы относительного покоя, – иными словами, в самом конце его жизни.
(Рассказ пятый окончен)
Рассказ-вставка (окончание). Начало хроник Твилики
…Вернёмся к тем из хроник Твилики, в которых говорится (прямо или зашифрованно) о важнейших событиях, происходивших в семье и в окружающем «мире» наших домов, двора и школы. Они остались преданием и не имеют ничего общего ни со снимками памяти, ни с театриком игр «Кокон», где разыгрывалось и варьировалось всё ежеминутное, происходящее и преходящее. Нет, это другое – это детские рисунки, они немного похожи на фотокарточки, но как бы набросаны пунктиром, резко, сквозь ветер и дождь.
Хроники – это переосмысление всего наиболее важного с точки зрения Ины Твилики в краткие рассказы – первоначально отчасти сказочные, отчасти же анекдотические или страшные, а позднее и «эпические» (в своём роде). В эту повесть попали немногочисленные отрывки из них. Следует сознаться, что хроники эти продолжались лет до тринадцати с чем-то, хотя театрик «Кокон» стал утрачивать свою актуальность на год или полтора раньше. Играла я в это подобно тому, как большие девочки ещё иногда «по забывчивости» играют в куклы (кузина Юна, например). Играла до тех пор, пока большой ребёнок, сопротивляясь поглощающему его подростку, ещё существовал и творил – и во мне, и в том малом мифически-эпическом мире, в котором и вообще (в какой-то степени) живут дети.
Ранняя Твилика, совсем ещё малышка, высказывалась очень редко и неожиданно, она выпаливала что-то, после чего окружающим (да и мне самой) оставалось только удивляться. А потом все смеялись, ведь «устами младенца глаголет истина». Да, именно безапелляционность и неожиданность её откровений делали их очень смешными. Эпос Твилики в ту пору, когда мы с ней ничего такого, кроме «Мойдодыра», ещё и не читали (и из страха перед главным героем не могли как следует оценить само произведение), начинался анекдотически, но всё-таки речь шла о событиях неординарных и высказывалась она по сути дела.
Вот первый такой пример – на железной дороге. Мы втроём – мама, дед и я – едем в поезде в дачные далёкие края, у нас много вещей, маленьких и больших: «корзины-картонки» и, разумеется, чемоданы, один большой, второй поменьше (с бельём и одеялами). Рано утром у нас в купе смятение, мама и дедушка очень расстроены: у нас украли второй чемодан. Следует множество высказываний и подозрений, и наконец в купе приходит проводник: «Что случилось?». Твилика (во мне четырёхлетней) выпаливает спросонья: «Плохие народы украли чемодан!» Она ошиблась словом, она хотела сказать «плохие люди», но
«Что за человек был мой отец» – заголовок из «Отрочества» Л. Н. Толстого (я ещё не раз буду ссылаться на эту книгу).
