прикован к Сочи
он сталью пяти колец.
Птица терзает печень,
зев свой открыл Аид,
где олимпийский, вечен,
синий огонь горит.
На столетие С. Рихтера
На рубеже времен и знаков Зодиака,
в солнцеворот весны, в затменья час дневной
приветствую тебя, из неземного мрака
сошедшего в другой, нетвердый мрак земной.
Столетие спустя земля как будто та же,
с космических орбит не изменился вид —
Бог сохраняет все. Но в сумрачном пейзаже
высокая свеча над городом горит.
Взметается огонь над монастырской башней,
и дымом твой погост окутан целиком.
И музыка летит валькирией бесстрашной,
и колокол звонит – не спрашивай, по ком.
…И наступает чистый понедельник.
Ущербен в мыслях, в помыслах смешон,
смиряюсь я, беспутник и бездельник,
как в первый раз, прощён и пощажён.
Что чистота мне выпавшей недели?
Полезный воздух наполняет грудь.
И о душе, как о забытом теле,
тихонько кто-то шепчет: не забудь!
Свечой расписанные стены.
Ночной не спит Синедрион.
И новой жертвенной измены
ждёт «Тайной вечери» закон.
Небесный свод приподымая,
взлетает гефсиманский дым.
И снова Рим стоит у края,
сияя заревом двойным.
И старый страж встречает строго
того, чей наступает срок,
не обернувшись у порога,
перешагнуть через порог.
De Excelsis
Ты опоздал на целое мгновенье,
теперь себя к распятию готовь.
Ведь ничего нет горя откровенней
и праведней, чем пролитая кровь,
когда под грохотанье небосвода
последние слова бормочешь ты,
и ливнем благодарная природа
вливается в тебя из высоты.
Иоанн Златоуст вопрошал:
смерть, где твое жало?
И хватался за то из жал,
что ближе к нему лежало.
Где победа твоя? – он звал,
крест в ладони своей сжимая.
И ответом звучал кимвал,
и звенела медь неземная.
Замыкая пред ней уста,
он склонялся в хитоне рваном.
И земля, как слеза чиста,
открывалась пред Иоанном.
Пасху праздную я в Париже.
Горку Красную – в Красногорске.
Эта горка Голгофы ниже,
но всего-то лишь на три горстки.
