перочинный нож, чтобы вырезать небольшую дырку в перегородке между женской и мужской половинами. И хотя нож в детский сад я не принес, эта таинственная дырка каким-то образом вскоре появилась. Честно скажу, я в неё никогда не смотрел. Не мог понять, что может быть интересного в девочке, сидящей на горшке.
В том возрасте, о котором я говорю, мне почему-то нравилось наблюдать за девочками в расстроенных чувствах. Особенно за одной, которую звали Олей. Я хорошо помню, что на Олиной белокурой голове всегда цвели два розовых банта, в глазах играли веселые огоньки, а полные губки были сложены так блаженно и тепло, что очень хотелось к ним прикоснуться хотя бы мизинчиком. Оля уже тогда была красивой, и это почему-то раздражало самых нахальных мальчишек. Её длинной косе то и дело доставалось от них. Когда Оле было больно, она опускала голову в маленькие пухлые ладони и начинала беззвучно плакать. А когда она плакала, стремление прижать её крупную голову к своей горячей щеке было настолько сильным, что я отворачивался и убегал.
Потом мне становилось интересно узнать, перестала ли она плакать. Но этого момента я никогда не замечал. Когда я возвращался (через каких-нибудь пять минут), она уже вовсю беседовала с подружками.
Иногда Ольга мельком, как бы вскользь, поглядывала на меня, и при этом её густые, тёмные ресницы взволнованно вздрагивали, как могут вздрагивать крылья бабочки, готовой взлететь. Ольга изо всех сил старалась показать, что не замечает меня, но по тому, как упорно она это делала, как по-детски демонстративно, – я понял, что нравлюсь ей. Я понял, что между нами когда-нибудь может возникнуть что-то такое, что взрослые называют любовью… Но любить по-настоящему было стыдно. Любовь была тем запретным чувством, которое обнажает стыд.
За Ольгой каждый вечер в детский сад приходили красивые молодые родители. Мама в длинном шелковом платье цвета морской волны и папа в тёмном костюме. Взяв её за руки, они плавно удалялись, уплывали по густой березовой аллее, попадая при этом то в яркий свет, то в ажурную тень. Потом сворачивали налево и исчезали за густой, непроглядной стеной неподвижных сиреней, которые после цветения казались некрасивыми и ненужными, как засохшие цветы в стеклянной вазе.
Дни тогда были удивительно длинными. И после ухода Ольги время ещё долго и скучно тянулось, то прячась в омуте сумерек, то наполняясь неожиданными звуками. И никогда ничего в этом времени не повторялось вновь – всё было в первый раз, так, как не случалось раньше ни у кого на этой земле.
Даже за каждым поворотом моей дороги домой могло скрываться что-нибудь новое.
Например, однажды я встретил на ней необыкновенно яркого деревенского петуха, внезапно возникшего передо мной из могучей заросли рослых репейников возле дороги и поразившего меня своим воинственным видом. Потом мимо меня прошел огромный вислоухий
