style="font-size:15px;"> Вайсман задумался, помолчал немного и ответил:
– Мир делится на своих и чужих, своих нельзя убивать, но тебя бы я пристрелил, – потом улыбнулся и весело мне подмигнул.
В пачке, купленной на злополучной заправке, ещё было несколько сигарет, «значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день». Осталось только купить билет «на самолёт с серебристым крылом» и свалить на Гоа. Пусть такие, как Вайсман, охраняют Израиль, который может выжить, опираясь только на меч.
Немного мазохисты
Вершины гор припорошены снегом, холод, как у нас говорят, лисий, и этот жуткий ветер, проникающий в леденеющие жилы. Кофе в термосе давно закончился, и уже плевать на запрет курить, только прячешь от снайперов в рукаве огонек крепких бесплатных американских сигарет.
Ну какие «грязные» в эту плюющую градом ночь на горе Проклятия?
Хотя жаль, что нет «гостей», а то мы пустили бы галопом замерзающие сердца, глядишь и согрелись бы.
У Дмитрия уже прерывистое дыхание, парень хоть из России, а не выдерживает.
– Скажи что-нибудь, – шепчу ему по-русски.
– На..на..на…куй, – выдыхает Дима.
Он дрожит всем телом. Похоже, начинается гипотермия.
Самое главное на войне – не победить, а выжить.
– Снимаем засаду, – я сообщил на базу по рации, впрочем, не сообщил, а поставил перед фактом.
– Идти можешь?
– По..по… пы…пы…та…та… да!
Мы взяли его под руки, он сам килограммов 80 и на нем еще 20, тащим.
Железная птица, сеющая смерть, появилась бесшумно и замерла над нами.
Ракета, и от нас останутся только жетоны, встроенные в армейские ботинки. Страшно? Нет, не страшно. Жутко. Но шевелиться нельзя, пусть смотрят, пусть внимательно смотрят. Каски, «М-16», наплечная рация с антенной.
Вертолет повисел над нами вечную минуту и, поблескивая огоньками, растворился в ночи.
– Я сам, – высвободился Дмитрий из наших объятий.
Через час мы уже принимали, судя по пару, горячий душ, а потом пили израильский чай «Высоцкий».
– Скажи мне, – Дима вновь обрел дар беглой речи. – Почему я, программист, с окладом в 20 тысяч, муж и отец, должен все бросить и пойти служить, а может и подыхать, а они нет?
– Какое тебе дело до них? У них своя судьба, у тебя своя.
– Эти раввинские штучки про судьбу на меня не действуют. Мы здесь гнием месяц, потому что солдат не хватает. Мы тянем лямку за «золотую» молодежь с улицы Ше́нкин, за мордоворотов йешибо́тников. Это несправедливо.
– Ты можешь «закосить», сослаться на семейные обстоятельства или работу. Не проблема, – предложил я.
– Я бы так и сделал, но вам, дебилам, больше дерьма достанется.
– Ну и не ной тогда. Ты здесь, потому что сам этого хочешь.
– Ты серьезно? – удивился товарищ. – По-твоему, я мазохист?
– Все,
