помнит о них.
Они были настолько разными, что, искажая все доводы до абсурда, так сильно могли понять друг друга. Это было не признание, но простое понимание человеческих – а зачастую и дьявольских – целей.
Понимание и полное отторжение.
А когда они встретились – весь мой мир содрогнулся.
Глава 1
1919
Но был еще один, с легкой поступью, почти невесомый человек. Он исходил множество дорог, и не на одной из них не оставил ни вмятины, ни следа. Про таких говорят: «Человек без истории».
Но история у него была. Хоть и не такая масштабная, но не менее важная.Своя, маленькая, почти не приметная история.
История одного человека, влившаяся в жизни тысячи людей.
Не знаю, что особенного было во Льве Яковлевиче Дубае, чем он выделялся из толпы точно таких же существ, как и он сам, чем указывал на себя, пребывая среди невзрачных людей в точно таком же пальто, с точно такой же сединой у висков, как обратил на себя мое внимание.
У него не было ничего, что подчеркивало бы его особенность, представляло как человека «другого сорта», более возвышенного, утонченного. Скрипка и чемодан с вещами – вот и все скромные пожитки выдающегося музыканта своего времени.
Петроград не приглашал его в самую свою глубь, не посвящал во все свои тайны, не открывал для него скрытых подворотен. Но он мог принять старого скрипача. Он мог его терпеть.
Музыкант играл с самого детства, играл произведения известнейших композиторов для заработка, и музыкой, витиеватым звучанием струн рассказывал историю своей жизни, историю жизни Петрограда – для душевного успокоения. Дубай сливался с городом, и это не делало его особенным. Напротив, всем телом вжимаясь в потрескавшееся пространство стен и арок, он становился еще более незаметным, частью камня или раскрошившегося кирпича. Тогда играл не он, играл сам город. Конечно, руками старого музыканта.
Он пробовал состоять в филармонии и даже в оркестре, но помещение стесняло его. Сжимало, брало за плечи и давило на них со всей силой, и тогда музыкант перебрался на улицу. Вернее, на улицы – у него не было постоянного пристанища или, если угодно, рабочего места, излюбленного, где-то в самой сердцевине вечно спешащей толпы. Он зарывался в самые неприметные закоулки, скрывался от всех, и только тогда выпускал на волю ритмичное биение своего сердца. Другие люди, по неосторожности, именовали это музыкой.
Но это было больше, чем музыка.
Это был он сам.
Так проходила жизнь. Менялись дворы, менялась погода, менялись случайные зрители, менялся сам Лев Яковлевич, лишь не менялась его скрипка. Она стала для него не просто музыкальным инструментом, она стала частью его жизни, частью его самого.
Настоящая история музыканта всегда начинается с истории его музыкального инструмента.
Музыкант
