– и ей приходилось покоряться, откинувшись на спину и задыхаясь. Затем, когда она ослабела и утратила контроль над собой, они схватили ее за бедра и широко их раздвинули, а она визжала и опять вырывалась, заходясь от смеха, когда ей щекотали ступни. Юноша оказался у нее между бедер и собственным ртом прервал ее крики, так что ей, чтобы получить возможность дышать, пришлось пообещать быть паинькой и позволить ему это сделать. Она задыхалась и смеялась, уже более спокойно, а потом смех сменился быстрыми вздохами, и губы ее то нежно улыбались, то соединялись с его губами в кратких, беглых поцелуях.
Не обращая внимания на сильный ветер, треплющий полы его шинели, майор Лайонхарт вспоминал о всех других братских могилах, над которыми ему довелось стоять, и о всех письмах с соболезнованиями, которые пришлось написать. Когда краски на небе стали тускнеть, а свет дня – меркнуть в тени, отбрасываемой горой, ему показалось, что он различил апельсиновую рощу, медленно падавшую в озеро, а затем – розы. Впечатленный увиденным, он решил упомянуть об этом на следующем собрании, которое планировал провести следующим вечером. Розы, которые он видел, до странности походили на ту розу, что привиделась престарелой сиделке. Прежде он не придал особого значения ее словам – она была чересчур близка к старческому слабоумию. Ему было жаль тихую, грустную, очаровательную девушку, которая была на попечении у этой старухи. Но, может быть, она действительно видела розу на закате? Горная паучья травка – это тоже непонятно. Отец Марек обратился к цепочке застывших, закоченевших плакальщиков, а майор стал думать о подтянутом молодом лейтенанте, своем племяннике, – он должен был приехать завтра первым поездом. Они как следует покатаются на лыжах. Там, выше, – его излюбленный лыжный склон.
Вселенная, размышлял Болотников-Лесков, – это революционная ячейка, включающая в себя только одного члена: самое совершенное число для безопасности. Бог, если бы Он существовал, стиснул бы зубы под самой жестокой пыткой, но ни одного предательского слова не сорвалось бы с Его уст – Ему было бы некого предавать, Он ничего бы не знал.
Лишь вполуха внимая бормотанию священника, он с достойным удивления бесстрастием смотрел вниз, на крышку гроба, лишавшую возможности видеть наивную молодую женщину, ревностно разделявшую его взгляды; она была настолько преданной делу, что частенько пыталась поговорить с ним о грядущем золотом веке даже в минуты любовных утех.
У кошек, размышлял Энрико Мори, скрипач, нет никого, кто мог бы прочесть над ними слова утешительной лжи. Кошки знают, что нет никакого воскрешения, есть только перевоплощение в мою музыку. Он гладил по голове черную кошку, следовавшую за ними от самого отеля. Сейчас она, мурлыча, возлежала на руках у проститутки, страдавшей от рака. Он знал, что она проститутка, потому что однажды, будучи студентом консерватории в Турине, воспользовался ее услугами. Они узнали друг друга в первый же вечер, и шлюха, вспыхнув, отвела глаза в сторону.
В
