гладь.
Глупые люди, откуда им знать:
у тишины нет конца, и опять,
камень ложится на камень.
Тебе
И только голос твой остался прежним.
И память душит, и минуты вспять.
Так пробивается сквозь лёд подснежник –
там солнце, значит надо прорастать.
Так всё, что мучило, становится неважным
и неуклонно падает в цене.
А голос твой, он был всегда и в каждом,
кто знал меня и помнил обо мне.
К.В.
Яблочный спас
Вмятина в пол-лица,
червоточина и гнильца:
пьяница-падла-падалица
от яблони катится
по кочкам, кухням, плесневым койкам,
где бог не садовник – скотник,
и сизые гематомы на белых боках налива
погань несёт горделиво,
как звёзды коньячные, винные ордена;
знает, не всякая яма – могила,
и даже могила – только нора
для нутра пропитого,
для рта распяленного,
для почти распятого
горького слова:
Благословенны плачущие.
Не могу.
Я кровоточу.
Я ведь по образу Твоему,
значит, Ты падал, Отче?
Ода не Джульеттам
Сквозь прицел, сквозь прищур неприкаянных глаз
Мы присвоили мир, упуская изъяны,
То одежды Джульетты, то наряд Несмеяны,
Примеряя, как делали это до нас.
С неосознанной силой девчоночьих рук,
Этих маленьких пальчиков, тонких запястий,
Обнимали мальчишек, глупели от счастья,
Подражали повадкам бывалых подруг.
Чтоб однажды, войдя в зачарованный лес,
Оказаться с коляской в желтеющем сквере.
Это трудно понять, в это нужно поверить:
Мы теперь не принцессы, а мамы принцесс.
Зимнее
Птицы опять не вернулись в срок,
День через день, а зима всё злей.
Дом мой не низок, не высок
В нём больше нет друзей.
Каждому полные руки дел,
Мне же – полцарства и пол коня.
Мир мой не чёрен и не бел,
В нём больше нет меня.
После выпускного бала
Мы убираем серпантин
И блёстки с грязного паркета.
Прощай, семнадцатое лето,
Ты больше нам не господин.
Мы убираем серпантин.
Нет больше Музы, только мусор,
Мои пластмассовые бусы
И ворох сорванных гардин.
Мы убираем серпантин,
Сгибаясь под бумажным грузом.
О
