сатана во времени жестоком.
<…>
Нет, видение не могло рассеяться. Никакая любовь не стирала его, а страх только усиливался. Всё было впервые – и работа с научным руководителем, и составление плана, и отбор материала, и странным казалось то, как оборвавшееся давным-давно детство шевельнется вдруг где-то в душе в самый неожиданный момент, – испугается того, чего взрослые не боятся, заплачет над трудной статьей, смутится двусмысленного вопроса. Ксения не знала и не задумывалась, чувствуют ли все ее однокурсники так же, или только она одна. Приближалась середина второго ее учебного года в Университете, и именно теперь закладывался фундамент для будущего, в каком-то смысле это было началом конца, очень важным началом. С первой курсовой работы и до последнего весеннего семестра на четвертом курсе, когда в спешке дописывается диплом, пролетит секунда. Всё это было важно, бесконечно важно и взаимосвязано, и необходимо было правильно, точно начать.
Но противоречивые, сложные, спутанные мысли не давали даже четкой формулировки для темы, и впервые Ксения усомнилась в верности собственной теории. Теория эта была простой и прежде казалась непреложной истиной – заниматься следует тем, что по-настоящему любишь, и особенно – если учишься на филфаке. Для этого он дает все возможности. Дипломы защищались по комиксам и текстам песен группы Pink Floyd, по русским народным сказкам и фармацевтической лексике английского языка. Но вдруг Ксюша почувствовала – ее любовь никуда не умещается, и не способствует вдумчивому анализу, а только мешает ему, а он, в свою очередь, если всё-таки удается, будто бы портит эту любовь, уменьшает ее. И Ксюша стала вдруг понимать тех, чьи исследования и истинные увлечения находились бесконечно далеко друг от друга. И всё это – в ночь, которая требовала уже не рефлексии, не поисков истины, а только точной работы, сосредоточенной, вдумчивой планировки того, что обдумывать следовало в прошедшие месяцы осени.
И Ксения вновь открыла книгу, чувствуя, как тупое отчаяние заполняет ее душу.
Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы – счастливая пора!
И вдруг – траншея, карабин, гранаты…
И над рекой дотла сгоревший дом,
сосед по парте навсегда утерян.
Я путаюсь беспомощно во всем,
что невозможно школьной меркой мерить.
До самой смерти буду вспоминать:
лежали блики на изломах мела,
как новенькая школьная тетрадь,
над полем боя небо голубело.
Окоп мой под цветущей бузиной,
стрижей пискливых пролетела стайка,
и облако сверкало белизной
совсем, как без чернил "невыливайка"…
Но пальцем с фиолетовым пятном,
следом диктантов и работ контрольных,
нажав крючок, подумал я о том,
что начинаю счет уже не школьный…
Слезы подступили близко-близко
