охотники.
Она в упор посмотрела на Симониса.
– Но едва ли это будет так, – прибавила она оживленно, – я надеюсь на нашего Бранденбургского и не думаю, чтобы он допустил… Посмотрим!.. Мне хорошо известно, что Брюль ничего еще не подписал, – прибавила она таинственно, – но не от того, чтобы он не хотел… О нет! Ему тоже хочется что-нибудь получить за это! Несчастный! Ему так много надо.
Во время разговора старушка вертелась на диване и каждый раз, как будто что-то вспоминая, наклонялась к уху Симониса.
– У них нет войска, – продолжала она, – всего каких-нибудь тысяч десять – двенадцать, и то больше офицеров, чем солдат. Наши прусские гренадеры съедят их на завтрак…
И, точно вспомнив что-то новое, она начала живо расспрашивать гостя:
– Говорите же, говорите, молодой человек, что вы думаете здесь делать?.. Где будете жить? С кем знакомиться и у кого бывать?
– У меня еще нет квартиры.
– Браво! – воскликнула баронесса. – У меня есть, как будто нарочно для вас, две комнаты. Правда, немного высоко, на третьем этаже, но у вас ноги молодые. Ведь вы не будете давать балов.
Старушка вынула из ящика связку ключей и показала их Гертруде, которая скорее догадалась, чем расслышала, в чем дело, и взяла ключи; баронесса фамильярно потрепала по щеке следовавшего за ней Симониса.
– Сходите, посмотрите, и если понравится, то я не возьму с вас дорого.
Он уже уходил, когда старушка схватила его за руку и спросила:
– Вы играете на каком-нибудь инструменте?
– Немного на скрипке и на клавикорде, но музыку я уже забросил.
– Днем, пожалуй, играйте себе сколько угодно, – продолжала она, – но вы, молодые, имеете привычку играть при луне, а я этого терпеть не могу, потому что это мешает мне спать.
Гертруда отправилась вперед на третий этаж; Симонис осмотрел комнаты: они были светлые, веселые и понравились ему. Оставалось только узнать цену, так как все остальное было подходяще, в особенности соседство старушки.
Служанка, хотя ее и не спрашивали, сообщила, что живший в них какой-то чиновник платил, вместе с прислугой, по три талера в месяц… Цена была доступная. Все шло как по маслу. Баронесса подтвердила вернувшемуся Симонису слова Гертруды, и условие было заключено поцелуем руки старушки. Узнав еще от баронессы, что не следует проливать воду на пол, портить стен гвоздями и бить оконные стекла, Симонис отправился за своими вещами.
В тот же день он уже был на своей новой квартире и, не откладывая в дальний ящик, написал к графине де Камас все, что узнал в продолжение дня и с минуты своего приезда в Дрезден. На следующий день утром Бегуелин был очень удивлен, получив письмо для пересылки графине. Его, видимо, беспокоила такая поспешность со стороны молодого человека.
– Извините меня, – обратился он к Симонису, – но я должен вам заметить, что вы слишком ретивы… Раз вы их приучите, они станут требовать от вас
