ее милость в чувство, но о моем проекте было слишком широко известно, и пришлось от него отказаться. Теперь, даже если бы у нас народился десяток детей в самом честном законе, и то все кричали бы, что они подставные.
Заложить ежегодную ренту леди Линдон не было никакой возможности, я, можно сказать, использовал ее пожизненный доход. В то время в Лондоне было еще мало страховых обществ – не то что нынче, когда они так расплодились. Все дела вели страховые агенты, а уж им обстоятельства моей жены были известны как нельзя лучше. Когда я захотел получить деньги под ее страховку, эти негодяи имели дерзость заявить, что при том обращении, какое она от меня терпит, жизнь ее не стоит и годовой премии, точно я – из всех людей на свете – был заинтересован ее извести! Другое дело, если б жив был мой дорогой мальчик, им с матерью ничего не стоило бы закрепить за мной часть своего неотчуждаемого имущества, и мои дела бы поправились. Теперь же они были из рук вон плохи. Все мои спекуляции провалились. Мои собственные имения, купленные в долг, не приносили ренты, к тому же приходилось выплачивать заимодавцам огромный процент. Мои доходы, хоть и очень большие, были заложены и перезаложены, не говоря уже о том, сколько я задолжал кровососам адвокатам. Я чувствовал, что сеть вокруг меня затягивается и что выпутаться нет ни малейшей возможности.
В довершение всех бед, спустя два года после смерти нашего бедного мальчика супруга моя, чьи несносные причуды и своенравные выходки я терпел двенадцать лет, пожелала со мной расстаться и в самом деле предприняла ряд попыток избавиться, как она выражалась, от моего тиранства.
Матушка, единственный человек, сохранивший мне верность среди всех злоключений (уж кто-кто, а она судила обо мне справедливо, усматривая в своем бедном сыне жертву людского коварства, а также собственного его великодушия и легковерия), – матушка, говорю я, первой проникла в эти темные происки, душой которых, как всегда, оказались все те же интриганы и хитрюги Типтофы.
Несмотря на свой неукротимый нрав и некоторые странности, миссис Барри оказалась незаменимым подспорьем в доме, где все давно пришло бы в упадок и разорение, если бы не ее умение вести хозяйство и поддерживать достойный порядок в жизни моего многочисленного семейства. Что до самой леди Линдон, то она, бедняжка, была чересчур знатной дамой, чтобы интересоваться хозяйством; вечно она сидела взаперти со своим врачом или своими душеспасительными книгами и нам показывалась не иначе, как по моей настоятельной просьбе, причем не было случая, чтобы они с матушкой тут же не поцапались.
У миссис Барри, напротив, все в доме спорилось. Она следила, чтобы служанки трудились не покладая рук, да л лакеи не шатались без дела; присматривала и за винами в погребе, и за овсом и сеном на конюшне; наблюдала за солкой и копчением, за сбором картофеля и укладкой торфа, за убоем свиней и домашней птицей, за прачечной и пекарней, – словом, не упускала из виду ни одного уголка большого
