в который он вошел. Видно было, что женский вкус и ум распределял огромные богатства, служившие для украшения комнаты. Стены были покрыты фресками разнообразнейших цветов, представляющими самые увлекательные сцены. Там – три богини-соперницы, во всем блеске своих бессмертных чар, не сводили глаз с сильно смущенного пастуха Париса. Зависть была написана на лице Юноны, презрение – на прекрасном и надменном челе Минервы, и улыбка, заслужившая блестящее яблоко, светилась в прелестных глазах Афродиты. Дальше – Цирцея[16], в своем магическом величии, и ее жертвы, со сверкающими глазами и пересохшими губами, по-видимому, все еще просящие испить из соблазнительного и сладостного, но пагубного кубка. Очаровательный Эндимион[17] дремал в грезах любви. Леда старалась освободиться от ласк своего бессмертного любовника. Здесь – текла кровь красавца Адониса[18], сраженного лесным чудовищем; там, где широколистые кувшинки дремали на водной поверхности, над водой наклонился Нарцисс, и его жизнь исчезала в созерцании собственного образа Молодой Бахус из бронзы лежал среди виноградных плодов. Мраморный Купидон плакал над своим сломанным луком. Около карнизов хоровод нимф и сатиров танцевал, держась за руки. Это были сильные властители лесов, пышущие изобилием своей красоты и силы. Наконец, вдалеке, освещенный прямо падающими на него лучами лампады, висел портрет самой Валерии. Искусный художник изобразил ее в развевающемся платье, которое давало полную возможность оценить пропорциональность ее роста и совершенно своеобразную позу. В этой позе сдерживаемой страсти видна была и заносчивость могущественной женщины, и надменное кокетство, являвшееся не последней из ее прелестей.
Довольно опасно было оставаться в этой дышащей сладострастием комнате, под этим мягким светом, пить лучшие произведения фалернских холмов и рассматривать образ Валерии, который, затмевая всех женщин, мог сделать безумным уже разгоряченный мозг, пленить своей красотой чувство и неизбежно овладеть сердцем. Очень опасно было прилечь на ложе, подушки которого еще хранили отпечаток ее форм, или касаться открытого браслета, поспешно сброшенного и еще теплого от недавнего прикосновения к ее руке. Опасно было все это, но гораздо опаснее было то, что предстояло далее.
Эска поставил на стол только что выпитый им бокал, и его глаза остановились на висевшем прямо перед ним портрете, с выражением несомненного удивления, как вдруг шуршание шелковой портьеры заставило его повернуть голову назад. С этой минуты и танцующие нимфы, и очаровательная волшебница потеряли свою прелесть. Надменная Юнона, мудрая Миневра и улыбающаяся Венера, со своим блестящим поясом, исчезли с его глаз. Даже портрет Валерии перестал быть центром комнаты, потому что на пороге появилась сама Валерия. Эска с живостью поднялся, и два прекрасных создания, залитые светом, предстали друг другу. Они стояли лицом к лицу – хозяйка и гость, патрицианка и раб, осаждающая и обороняющийся.
Глава XIII
Волей-неволей
По
