братией из эскорта первого и последнего советского президента. Водку, коньяк и виски пили и «сопровождающие лица» – кремлевские пресс-секретари, офицеры службы безопасности и мелкие безликие чиновники. Это был так называемый «головной борт». Он приземлялся в Париже раньше президентского на несколько часов.
Егорыч сидел, зажатый с одной стороны телерепортером, а с другой – коллегой из информационного агентства. Все были в предвкушении Парижа, удобного отеля и дармовой выпивки на посольском приеме. Начали уже здесь, за свой счет, то есть припасенным в дорогу заранее.
– Где только ни бывал – в Берлине, в Бонне, в Вене, в Риме, в Лондоне… А в Париже, мать его, ни разу! – кричал Егорыч в никуда, потому что вокруг уже никто никого не слушал, а каждый нес веселую околесицу о себе, о своей тяжелой журналистской доле, о начальстве, женах и подругах. – В Берлине, в нашем, – пять лет, – загибал Егорыч пальцы, – в Бонне – два года, в Западном Берлине, в ихнем, – два года, потом обратно в Восточном – еще четыре…. Итого… – Он задумался, морща лоб. Потом просветлел. – Чертова дюжина! Во сколько! Поносило меня!
Егорыч многозначительно блеснул на коллег глазами. Кто-то из них, икнув, сунул ему в руку пластиковый стаканчик с коньяком:
– Пей, герой! Французский, качественный.
– Качественный можно! – согласился Егорыч и разом опрокинул содержимое в глотку.
Вздрогнул и покраснел. Качественный коньяк запросился назад. Но по всему было видно, что Егорыч имел опыт в его поглощении. Поэтому преодолел приступ тошноты и с облегчением развалился в кресле.
– Париж… – мечтательно произнес он. – Никогда не бывал! А ведь многое связывает. Можно сказать, жизнь началась с Парижа. Моя жизнь, братцы, с него, с Парижа, и началась!
Его никто не слушал, но Егорычу это было безразлично. Он зажмурился, силясь вспомнить что-то из своего «парижского» прошлого, но вдруг провалился в сладкие дремотные глубины, оповестив об этом ближайших соседей мощным раскатистым храпом.
Самолет мазнул колесами шасси по посадочной полосе, и все разом очнулись. В салоне стоял тяжелый перегарный дух. Голову ломило, глаза слезились от сигаретного дыма и усталости, лица побледнели.
Кто-то из президентской администрации собрал паспорта и унес их. Трап подали быстро, без проволочек. Человек с паспортами сбежал вниз и, сопровождаемый учтивым французским полицейским, пошел в сторону аэровокзала. Тем временем журналисты, охрана и чиновники уже стояли возле трапа, прижимая к себе сумки, камеры, штативы и прочую поклажу.
Подогнали автобус, на стекле которого было начертано: «Пресса». Быстро погрузились и поехали.
Замелькали забитые машинами и мотоциклами дороги, эстакады, тоннели, улицы, переулки и шумные площади с круговым движением. За широкими окнами автобуса вечной жизнью жили старые дворцы, большие и малые мосты, дома с ажурными балкончиками и беззаботные кафе-шантаны на бульварах. Растопырив железные ноги, с прежним упрямством стояла Эйфелева башня, несуразная верзила, пережившая
