состава, из них десять раненых разной тяжести, одного поручика и медика. Медик тоже был ранен – рубануло плечо не до кости.
– Какой охламон врача повредил?! – ворчал комэск, – Сколько раз говорено – медицину не трогать!
– Да кто ж её разберёт, тую вашу медицину, – отозвался вдруг стоявший у сгоревшего забора кряжистый, немолодой красноармеец.
– Эх ты, тьма египетская! – комэск хлопнул себя по ноге так, что шашка дёрнулась и стукнула по балясине перил. – Недавно, что ли, в эскадроне?
– С Алексеевки мы.
Алексеевку брали на прошлой неделе, рекрутировали оттуда в «Беспощадный» только добровольцев, большой нужды в пополнении не было. Семенов смутно припоминал седоволосого новобранца – семья его, вроде бы, вся от тифа померла, жена и трое душ детей.
– Синий погон, красный кант, – сказал комэск. – Увидишь такого – старайся брать живьем, не порть шкурку. Запомнил, нет?
– Запомнил.
Выходивший из дома ординарец Семенова, Васька Лукин, тут же поправил:
– Не «запомнил», а «так точно», боец, привыкай давай!
– Так точно, – послушно повторил новобранец из Алексеевки.
– Вот так лучше! – пробасил Лукин.
Бас у ординарца знатный. Любого вгонит в дрожь. Пел Васька Лукин при старом режиме в церковном хоре в городе Козлов, в Боголюбском кафедральном соборе. Так на похороны-крестины из соседних церквей, бывало, послов засылали: не пожалует ли Василий Никифорович на нашем клиросе спеть?
– Много коней убито? – спросил Семенов.
– Пять, – осклабился Лукин. – Да шесть у белых отбили. Баш на баш, да еще с прибытком!
– Пусть свежуют, шулюм готовят, да надо и местных накормить!
– И местных? За что их кормить? По погребам попрятались, как тараканы! – недовольно сказал бывший певчий, но под жестким взглядом командира кивнул. – Конечно! Все сделаем как положено!
Пленного медика перевязали и отправили в подмогу эскадронным эскулапам, латать красноармейцев. Раненых в эскадроне оказалось немного – четверо лёгких, трое тяжёлых, так что и санчасть решили не устраивать. Тяжелораненых Семенов велел расположить с собой в одном доме. У Сидора ранение было средней тяжести, но брату комэск поблажки не сделал – отправил в соседнюю избу – с легкоранеными.
Хозяин дома Фома Тимофеевич, мужик нестарый и силы, по всему видать, недюжинной, встречал новую власть с улыбкой и поклоном, но с пустыми руками. Объявился одним из первых – вылез из погреба, ещё и выстрелы не стихли. Самый крепкий хозяин в Сосновке, он понимал, что за одно только это Советы могут его к стенке прислонить – а тут ещё белые из его дома опорный пункт устроили, с пулеметом…
– Просили их, уходите с миром, – раскидывал Фома Тимофеевич огромные свои ручищи и качал мохнатой головой. – Так нет. Живность ограбили всю как есть за веру и отечество,
