трон этот узурпирован, – хмуро продолжал Роберт. – Как вам известно, королевство это предназначалось Карлу Мартеллу, моему старшему брату, но, раз уж при посредстве матери он стал королем Венгрии, неаполитанская корона должна была отойти к его старшему сыну Кароберу, а не ко мне, поскольку я третий сын в семье. И я позволил короновать себя вместо своего племянника, единственного законного короля, оттеснив от престола старшую ветвь династии, и в течение тридцати трех лет подавлял в себе укоры совести. Я выигрывал сражения, писал законы, закладывал церкви – все это правда; но одно-единственное слово опровергает все пышные титулы, которыми восхищенный народ окружил мое имя, и слово это звучит в моей душе громче, нежели все льстивые речи придворных, все песни поэтов и все овации толпы, – я узурпатор!
– Вы несправедливы к себе, государь. Если вы и приняли корону в ущемление прав законного наследника, то только потому, что хотели спасти людей от величайших несчастий! Более того, – продолжала королева с глубокой убежденностью в том, что доводы ее неопровержимы, – вы взошли на престол с согласия и позволения Папы Римского, который волен распоряжаться им как принадлежащим Церкви феодом.
– Долго я утешал себя этими резонами, – сказал умирающий, – и мое уважение к Святому престолу вынуждало мою совесть молчать; но, сколь бы человек ни притворялся уверенным в собственной правоте, приходит торжественный и ужасный час, когда все иллюзии развеиваются; и для меня этот час настал: скоро я предстану перед Всевышним, нашим единственным непогрешимым судией.
– Справедливость его непогрешима, но разве не бесконечно его милосердие? – отвечала королева с благочестивым воодушевлением. – Даже если бы страхи, тревожащие вашу душу, имели обоснование, разве есть на свете грех, который столь благородное раскаяние не способно искупить? И разве не загладили вы свою вину перед вашим племянником Каробером, если даже и были виноваты, призвав в свое королевство его младшего сына Андрея и выдав за него замуж Иоанну, старшую дочь вашего несчастного Карла? Не они ли унаследуют вашу корону?
– Увы! – Роберт глубоко вздохнул. – Быть может, Господь накажет меня за то, что я слишком поздно задумался о восстановлении справедливости. О моя великодушная и добрая Санча, вы задели болезненную струну моей души и, сами того не чая, подвели меня к грустному признанию, которое я хотел вам сделать. У меня ужасное предчувствие – из тех, нашептанных нам смертью, что оказываются пророческими, – у меня предчувствие, что оба сына моего племянника – Людовик, унаследовавший от отца венгерскую корону, и Андрей, которого я хочу сделать королем Неаполя, – привнесут в мою семью большие несчастья. С тех пор как Андрей переступил порог этого замка, неведомый рок преследует меня, мешая исполнению всех моих планов. Я надеялся, что, если дети, Иоанна и Андрей, вырастут вместе, между ними завяжется нежная дружба и красота нашего неба, кротость наших нравов и утонченность придворной жизни в конце
